Военные рассказы

Связные были довольны: трудный и долгий путь остался теперь позади, прошли они его очень удачно: ни единой стычки.

Где-то высоко в небе пролетал незримый клин журавлей, из синего поднебесья доносилось только тоскливое «кру-кру…».

Лежа кверху лицом, Анка крепкими зубами покусывала прошлогоднюю травинку и, прищурив глаза, всматривалась в высоту. Ей хотелось увидеть журавлей. Долго провожала она их немигающими глазами и уже после, когда те растаяли в синеве, вздохнула, произнесла раздумчиво:

— Журавли в высоте, — значит, к теплой весне…

Услышав ее слова, Дмитро, который было уже задремал уткнувшись носом в землю, лениво перевернулся на спину и обвел взглядом небо. Он искал журавлей. А Борис — он, даже отдыхая, не мог сидеть без дела и сейчас дозаряжал диск автомата — размечтался вслух:

— Хотел бы я иметь крылья. Всю жизнь хотел летчиком стать, а вышел из меня учитель…

Глядя в небо и ища в нем журавлей, Дмитро заговорил о том же:

— Интересные они, журавли эти. Всю жизнь летают. Без карты, без компаса и не ошибутся — на зиму в Египет, летом домой…

Анка не прислушивалась к их разговору, она думала о своем. Такая уж у нее привычка — сядет отдохнуть и обязательно размечтается. Воспоминания одно за другим набегают, как днепровские волны на берег.

Вспомнилось, как впервые пришла к партизанам. Стояла поздняя осень. Сосновый лес умывался мелким дождем, иголки хвои вздрагивали и будто шептали под его каплями. В вершинах деревьев монотонно тянул свою песню холодный ветер. Было темно, хоть глаз коли, и она удивлялась, как это ее проводник знает, куда им идти. Казалось, не будет конца лесу, никогда не утихнет тягучая песня ветра, не смолкнет приглушенный шепот леса.

И вот вдруг костер. Он такой красный, словно луна встала посреди леса. Вокруг него партизаны сидят, подбрасывая в огонь насквозь промокший хворост, пожелтевшую хвою, из которой словно бусинки катятся на горячие угли золотые капли. Огонь мигает, из-под хвои вырываются красно-сизые языки, в лесу прыгают сполохи, будто молнии в грозовую ночь. Неожиданно вспыхивает высохшая хвоя — и тогда черные стены ночи раздвигаются и вырисовываются мокрые стволы сосен и берез, дрожат и серебрятся росой густые кустарники, а с неба свисают золотые нити дождя…

Все это так ярко предстало в воображении, что Анка словно бы почувствовала на спине холодок мокрой одежды, неприятный шум капель о твердый как дуб, намокший платок и увидела лица тех, что сидели тогда у костра.

Под острыми взглядами партизан она чувствовала себя неловко. О, она хорошо понимала, что думают о ней люди, овеянные всеми ветрами и вымытые всеми дождями леса. Пришла, мол, девчонка, неженка, слабое существо… Расплачется, раскиснет здесь, как эта осень, — не уймешь. И ей вдруг захотелось сказать им что-нибудь едкое, даже обидное.

— У вас хата, как у плохого хозяина, — дождем крыта, ветром подбита.

Никто не поднял глаза, только вот этот самый Борис Пильщик, остроглазый, с шапкой жестких мокрых волос на голове, пренебрежительно хихикнув, бросил:

— Что и говорить — не у маменьки под крылышком на печи.

…Анка улыбнулась, покосилась прищуренным глазом на Бориса. Он говорил Дмитру:

— Всю жизнь я мечтаю, Дима, поскитаться по свету. У нас в Советском Союзе столько интересного! Читаешь— сердце радуется, а разве мы все это видели?

— Ты еще мало скитаешься, Борис, — усмехнувшись, заметила Анка.

Он обратил к ней сияющие глаза:

— Ты знаешь, как интересно! Я бы всю землю пешком обошел. Без компаса и без карты, как птица. Да это…

Но Анка уже не слушала, что он говорил. Ей вспомнилось, как она постепенно, уверенно завоевывала уважение и доверие партизан. Боялись — отставать будет девчонка в походе, а она оказалась неутомимой, шагала рядом с самыми выносливыми ходоками.

Остановятся на привал — все, как вот и сейчас, ложатся усталые, а она, медсестра, натертые ноги бойцам перевяжет; пока отдыхают, у нее уже партизанский чай готов. Однажды, когда завязался бой с фашистами, засевшими в каменном здании, и командир отряда первым ворвался в тот дом, после чего начался такой огонь с обеих сторон, что больше никто не мог туда пробраться, она не задумываясь проскользнула в полуотворенную дверь командиру на помощь. Ею стали гордиться. Наша Анка!

Это Борис дал ей такое имя.

— Только у Чапаева такая же храбрая девчонка была. Анкой звалась. Вот и ты у нас будешь Анкой.

Так все и стали ее называть: Анка да Анка.

«А Борис — неплохой хлопец», — подумала Анка и снова прислушалась к их разговору.

— …Закончится война — обязательно стану путешествовать, — рассуждал Борис. — Мне, как учителю, полагается два месяца отпуска летом. Непременно поеду в Москву, на Урал, во Владивосток.

— Поедешь, — опять язвит Анка. — Ты бы лучше побеспокоился, чтобы оккупанты на нашей земле не ездили.

Борис повернул к ней усталое лицо, глаза у него сияли.

— Это понятно. Вот вернемся к Черномору…