Военные рассказы

— Ишь ты, старая собака, черт твою маму возьми, даже тут про гитлеровцев не забываешь.

— А то как же! То ж сила!

— Навозом легла твоя сила! Ты лучше скажи, сколько невинных людей загубил?

— Никого я не губил.

— Как это никого?

Науменко начал называть ему тех, кто погиб по приказу этого матерого изменника.

— Такова моя должность была, — пробормотал он.

Науменко не мог усидеть на пне. Ему, видимо, все-таки хотелось донять этого старого хрыча.

— Ты же своих, своих людей истязатель… На смерть посылал!.. Где твоя совесть?

— Свои люда меня нищим сделали.

Науменко махнул рукой:

— Скидай сапоги.

Титаренко удивленно замигал глазами:

— Ав чем я ходить буду? Да это ж грабеж! — И, видимо, только теперь понял, что ему пришел конец. Сразу же побледнел, усы задрожали, глаза остекленели. — Расстреляете?

— Нет, в зубы станем глядеть.

Он принялся стаскивать сапоги. Снял один, долго, хозяйственно разглядывал со всех сторон; потом снял другой, вздохнул и отбросил в сторону. Затем поднял глаза на Степана:

— А может, того… оставите? Больше в политику вмешиваться не стану… жить хочу.

— Другие тоже хотели жить. Ты их жалел?

— А-а…

Он не спеша разделся, расправил обеими руками усы и молча подошел к Ковалю.

Еще долго шел суд над изменниками.

VII

Было половина третьего, когда отряды покидали Пырнов. Над пожарищем уже несколько раз пролетел самолет-разведчик, а когда в пылающем городе не осталось почти никого из партизан, налетели вражеские самолеты и сбросили бомбы. Глухое эхо тяжелых разрывов прокатилось по лесу.

Отряд имени Щорса двинулся вдоль Десны на Жукин. Отряд «Перемога» — обратно, через Ровжи.

Мы с Науменко подъехали к санчасти. Обошли раненых. Их набралось около сорока. Подходя к раскидистым дубам, мы обнажили головы. На повозках покоились наши боевые друзья. Рядом друг с другом, как и в жизни, теперь вечным сном спали Сашко Бабич и Ваня Емельянов.

В тени дубов на плащ-палатке лежал Илько Романенко. Легонький ветерок играл его роскошными волосами, на груди спокойно лежали восковые руки.

Науменко шапкой вытер слезы на глазах.

— Боевой хлопец был… Комсомолец.

И, уже отходя от погибших, спросил меня:

— Поедем вместе?

Я вспомнил: наш путь лежал через Ровжи, мимо дома стариков Романенко. Перед глазами предстала живая Ильюшина мать: дрожащей рукой крестит нам вслед, а в глазах и скорбь, и жалость, и легкая обида на сына. К горлу подкатился комок. Я ответил, что поеду вдоль Десны.

Через несколько минут я уже обогнал партизанскую колонну. Конь летел вихрем, а хотелось, чтобы он мчался еще быстрее, чтобы хоть встречный ветер смог сдуть печаль с сердца. Даже радость победы не могла заглушить горя и скорби по товарищам, с которыми сегодня последний раз вместе побывали в бою.

Над Пырновом все еще клубились тяжелые тучи черного дыма.

1944

Анка

Стояла ранняя весна. Снег с полей давно сошел, деревья ожили и шумели на ветру нежной молодой листвой, зеленили долину. Пахло зеленью и приторной испариной земли, жаждущей сева.

На опушке леса стояли трое: два юноши и девушка. Они долго всматривались в даль, где с небесной синью переливался полноводный Днепр. Он мерцал, словно марево в пустыне. Синими сделались и счастливо улыбавшиеся глаза Анки. Она, позабыв про усталость, несколько минут не отрываясь глядела на родную реку, которая билась в весеннем разливе о крутые голые берега, низинками подкрадываясь к самым селениям.

Не сговариваясь, партизаны присели на зеленой траве. Теперь можно было и отдохнуть. Хотелось растянуться, распластаться на земле, слушать жаворонка. И еще — если бы кто-нибудь отогнал эту надоедливую сороку!.. Встретилась в лесу и проводила их до самой опушки. Вот и сейчас никак успокоиться не может. Что за противная птица!.. Но вот все-таки, кажется, куда-то полетела. Сорока действительно перестала стрекотать, забравшись в глубь леса; позже оттуда время от времени доносилось ее татаканье, то тревожное, то игривое.

Партизаны чувствовали себя как дома. Двое суток тревог и опасностей остались позади. Дни и ночи без отдыха они шли, боясь опоздать или наткнуться на вражескую засаду. И вот наконец вышли к Днепру, можно считать — в партизанские владения.

Солнце катилось к западу. Деревья по соседству отбрасывали длинные тени. По небу плыли легкие облачка, кудрявились, клубились, обгоняли друг друга.

Партизаны спешили в штаб с важным донесением. Их боевая группа под командованием Черномора, молодого инженера, прозванного так потому, что он отпустил роскошную черную бороду, действовала на одной очень важной железнодорожной магистрали. У Черномора кончались мины, совсем мало оставалось взрывчатки, а тут, как назло, шли и шли эшелоны. От своих агентов-разведчиков Черномору стало известно, что через неделю немцы пустят по этой магистрали несколько эшелонов с танками, горючим, войсками. Уж лучше самому под ними взорваться, чем пропустить такую силищу. До штаба было далеко, дорога небезопасна, и Черномор с донесением отправил именно этих, наиболее опытных и выносливых бойцов. Он требовал боеприпасов и подкрепления людьми.