Военные рассказы

Мне необходимо его видеть — через него мы должны связаться с подпольным обкомом. Без этой связи мы задыхаемся.

В селе, что сейчас передо мной, до войны я бывал не раз. Поэтому хорошо знал и дорогу и тропку. Теперь взвешивал — что же из них безопаснее? Дорога вела из конца в конец села, до самого хутора. Тропинка жалась возле реки, потом тянулась леском и тоже приводила на хутор.

Врага можно встретить и на дороге и на тропе. Вот и решай, где лучше с ним встретиться? Ежели в селе, на дороге, — может, не тронет, ведь по дороге ходит множество людей. А встретишь в лесу, на тропе, — тут уж не миновать беды.

Карманы мои не пусты. В одном, у самого сердца, — небольшой трофейный «вальтер», в правом — справка. Написана аккуратно на двух языках — на украинском и на немецком, — и все же я не уверен в ее надежности. Возможно, эта бумажка и выручит, а может случиться и наоборот — спокойно отдаст врагу в лапы. Вот и не хочешь встречаться ни с кем: ни с немцем, ни с полицаем.

Словом, было над чем призадуматься. Тут я невольно улыбнулся: вспомнилось то, о чем говорилось в народной сказке: «Кто пойдет от этого столба прямо, тот будет и голоден и холоден; кто пойдет вправо — сам жив останется, но коня своего лишится; кто пойдет влево — сам убит будет, но конь жив останется». Хорош выбор! И хотя у меня не было коня и предо мной расстилались не три, а всего две дороги, но я, подобно Иванушке в сказке, долго не решался, на какую из них ступить.

И точно так же, как это делали Иванушки-дурачки либо Иваны-царевичи, — свернул вправо. Пусть уж лучше конь погибнет, уж авось добуду себе лучшего! — только цела голова бы осталась.

Разумеется, не пример сказочных героев толкнул меня на тропу. Я располагал временем, чтобы взвесить и решить: этот путь для меня более удобен. Он и короче и безопаснее. Ведь в этакую пору ни одному фашисту не взбредет в голову прогуляться по узкой тропе, густо присыпанной опавшими багряными листьями.

Иду не спеша, внимательно всматриваясь вперед, прислушиваясь к каждому шороху. Вокруг мертвая тишина, ни единой живой души. Не дрогнет, не шевельнется ни один листок на дереве. Только видно, как там, внизу, под горкой, синеет тихая Сновь, лениво цедит свою воду через узкую горловину русла. Солнца не видно за горой, покрытой густым лесом. Но я знаю: оно еще не зашло. Лес за рекой, луга, уставленные высокими стогами сена, еще смеются, купаются в золоте.

Под ногами приятно шуршит листва, на носках моих полуистоптанных ботинок ткется белое кружево бабьего лета. Из лесной чащи, из глубоких оврагов, от обрывов веет холодком. Где-то внизу журчит проворный ручеек, что-то лепечет самому себе. Чувствую, что в горле у меня совсем пересохло, вспомнил, что с самого утра хочется пить.

Я когда-то уже останавливался у этого родничка. Он тогда меня поразил своей красотою. Прямо из каменной стены, покрытой липким, всегда влажным зеленым мохом, вырывались, словно из горлышка бутылки, серебристо-голубые струйки и, будто живые, бились в каменном ложе, откуда беспрерывно лилась в ущелье холодная прозрачная вода. В теплое солнечное утро, когда к источнику пробивались лучи солнца, чудесная струйка звенела и пела еще веселее, задорнее, переливаясь всеми цветами радуги.

Сейчас у меня не было времени любоваться этим нерукотворным фонтаном. Забыв обо всем, я подставил рот под струю, и мой иссохший язык обожгла холодом ключевая вода, забилась, точно живая, забулькала в горле. Я пил и никак не мог напиться, задыхаясь от напряженного напора воды, умывался холодными струйками. Хотел оторваться хотя бы на секунду, передохнуть, но был не в силах отвести лицо от этого исцеляющего потока.

Пил, наверное, очень долго, так как почувствовал вдруг, что налился водой по самое горло. Еще немного— и заполнит меня эта живая серебряная влага доверху, как бочонок, который берут с собой на покос. С неохотой отрываюсь от струи, ибо чувствую, что далеко еще не утолил своей жажды, что пил бы и пил эту воду без конца. Сажусь на серый влажный камень у самого источника, вслушиваюсь в однотонную, но такую нежную песенку родника. Он поет и под песню неустанно бьется о камни, щедро рассеивая во все стороны драгоценные струйки.

Его пение убаюкивает, навевает дрему.

Прилечь бы вот тут, на покрытую багряным одеялом осени каменную глыбу, и уснуть. Уснуть богатырским сном, спокойно, надолго, забыв про все: про войну, про фашистов, про опасности. Но забыться никак невозможно. Лишь на какое-то мгновенье мне показалось, что в мире полный порядок, что нет войны, что все эти страхи, которые принес с собою фашизм, только приснились, как болезненный кошмар, что все это исчезнет, как жуткое наваждение, только нужно проснуться, открыть пошире глаза.

Не моргая гляжу в кипящую пену, вслушиваюсь в яростное шипенье потока, но забыть, куда и зачем иду, — не могу. Мне нужно любой ценой разыскать Бондаренко, связаться с подпольным обкомом, иначе мы, немногочисленная группка подпольщиков, задохнемся, поодиночке попадем в когти врагов и бесславно погибнем.