Военные рассказы

— Здорово это у вас получилось, пане полицай.

— О-о! У меня все получается. Потому, знаете, пане заведующий, я на руку легок.

И он взглянул на меня такими глазками, будто перед ним не человек стоял, а нечто вкусное, жареное, к чему приступают с большой ложкой и добрым аппетитом.

— А что я у вас, пане заведующий, попрошу! Оно хотя это и неплохое дело, — потряс он в воздухе пистолетом, — но я с удовольствием бы… Знаете, привык к педагогическому делу, одним словом… Ежели бы на то ваша милость, так я с превеликим бы, можно сказать, со всем нашим удовольствием…

Я заморгал глазами — никак не соображу, чего хочет от меня полицай. И он, заметив на моем лице смущение, пояснил:

— Заверяю вас, что лучшего директора школы, чем я, не найти. Я вам все обеспечу наиаккуратнейшим способом.

Я даже побагровел от гнева.

— Да у вас ведь, сами сказали, образования никакого!

Это не смутило Могильного.

— А на что оно мне, образование-то? Теперь в школе политике, к примеру, не учат. А писать да читать— этому я научил бы. Сейчас главное не наука, а воспитание. Запугивать учеников надо, в страхе держать. Чтобы немцев боялись, в повиновении были.

Я потупил глаза.

— Да, да, — говорю, — чтобы в повиновении были. Это вы правильно.

— Я, пане заведующий, дело понимаю, слыхал одним ухом. И будьте уверены, ежели меня назначите в школу — порядок обеспечу.

Он снова подмигнул мне, словно тайному своему сообщнику. У меня даже руки зачесались, а сам подумал: «Скорей бы тебе издохнуть, наглец!»

— Хорошо, хорошо. Я подумаю. Возможно, я вас и назначу. А пока что будьте здоровы — пойду, а то совсем уж стемнело.

Он не спешил выпускать из своей горячей мою холодную руку:

— Спасибо вам, большое спасибо! Даю слово, что и вы на меня в обиде не будете. Я знаю, как с людьми надо жить. Так я провожу вас немного. А то, знаете, время сейчас ненадежное…

Я еле-еле высвободился из его рук. Еще недоставало опеки полицая.

— А я и не думал сперва этой стежкой идти, а потом ноги будто сами по ней понесли. Вот что значит — судьба. Человек и не знает, где свою судьбу повстречает.

Не переставая болтать, он плелся за мной следом.

— Вы идите домой. Я дорогу здесь хорошо знаю.

— Ну нет. Не могу же я вас одного на глухой стежке бросить — партизаны тут шляются, коммунисты всякие… Вот мы только что одного поймали. На хуторе тут замаскировался. Может, слышали, Бондаренко некий, директором МТС при Советах служил…

— Бондаренко?! — пришел я в ужас.

— Ну да! Еще отстреливался сперва, ну да я сзади подкрался, в один миг ему руки скрутил. А вы его знали?

Я уже понял, что повел себя неосмотрительно.

— Как же, как же, хорошо знал. У меня с ним дела были…

— Говорят, вреднейший был тип. Чересчур активный.

Все во мне закипело, забушевало, восстало. Теперь не к кому мне было идти, не с кем налаживать связь. Ниточка, которая вела меня к цели, оборвалась. И оборвал ее этот… омерзительный полицай. Решение явилось как-то неожиданно, подсознательно. Я еще не знал, смогу ли осуществить его, но не осуществить был не в силах. Остановившись, произнес глухо, незнакомым мне голосом:

— Вот что, пане полицай. Вы ведете себя крайне неосмотрительно! Просто удивляюсь, как вас такого в полиции держат. Ваше поведение мне не нравится…

Могильный, не понимая, лупал глазами:

— Простите, но я…

— Доверчивы слишком вы, пане полицай. Прежде чем вступать со мной в разговор, вы должны были мои документы проверить…

Он оскалил свои крупные желтые зубы, выражая не то самоуверенность, не то сознание вины.

— Ну что вы, пане заведующий, разве я маленький?..

— А если я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете? Если я не член райуправы, а партизан? Вы об этом подумали?

Он заметно побледнел, погасил улыбку.

— Да нешто я не вижу?

— Видите плохо. Вы вот что: проверьте-ка лучше мои документы, а в дальнейшем более бдительны будьте, если когда-нибудь вам еще раз придется попасть в подобные обстоятельства…

Я не спеша сунул руку в карман, чтобы достать свое удостоверение. Полицай оторопело моргает глазами. Нащупав на дне кармана холодное тело «вальтера», я тихо отвел предохранитель.

Быстро выхватив из-за пазухи руку, приставил дуло пистолета прямо к полицаеву носу.

— Это тебе за Бондаренко!

И сам не почувствовал, как нажал на податливый спуск.

Только и запомнились дикие, обезумевшие глаза. Из них сразу вылетело все: и маслянистое поблескивание, и глубоко затаенная хитрость, и жадность, и наглость. Осталось одно — животный ужас перед круглым смертоносным отверстием.

1958

Даньно Ковшун

— Ну, вот тут и расположимся, — сказал я своим спутникам. И хотя, собственно, располагаться было негде: в комнатах валялась разбитая мебель, стол без одной ножки лежал на боку, окна зияли выбитыми стеклами, — никто этому не удивился. Среди всех остальных домик этот чудом сохранился в сносном состоянии.

Женщины-партизанки и завхоз Трофимыч, кривой на левый глаз, крепкий старик, сразу же приступили к делу. В комнатах поднялась пыль, через окна полетели на улицу обломки стульев, ножки от столов.