Военные рассказы

Позавидовал им и Дзелендзик. Он вспомнил, что сегодня возле старого огромного дуба будет ждать Оля. Вспомнил, и сердце его заныло какой-то доселе незнакомой истомой. Словно чья-то ласковая рука взяла его, легонько сжала и выпускать не хочет. Любил он эту дивчину. Больше всего на свете любил. Думал о ней часто. А когда почувствовал, что и она к нему тянется, — будто заново родился на свет. Все вокруг стало каким-то особенным. Не как прежде всходило и заходило солнце. Какими-то иными, словно ее глаза, выглядели на небе звезды, совершенно по-другому запахли по утрам и вечерам цветы и травы, одному ему понятные ноты слышал он в пении соловья.

Сегодня она будет ждать его возле дуба.

Сколько же ему лет, этому дубу? Сколько же веков простоял он, старый, дожидаясь этого вечера, когда встретятся под его усыхающими уже ветвями Оля и Дзелендзик, встретятся, чтобы уж никогда больше не разлучаться?

Что-то горячее, волнующее подступает к его горлу, распирает грудь, обжигает лицо. Нужно скорее-скорее снять эти мины и поспешить в лагерь. Он не должен заставлять ее ждать, он обязан прийти первым, раньше ее.

Солнце уже совсем опустилось к горизонту, в поле от леса протянулись длинные несуразные тени. Ласковая прохлада освежила пылающее лицо. Дзелендзик снял свой кептарик, положил под сосну, бросил поверх него автомат и мешок с минерскими доспехами, весело глянул на хлопцев:

— Ну что, снимаем или как?..

— Ты что, Дзелендзик? Жить тебе надоело?

— Вот сказал! Жить мне как раз очень и очень необходимо. Но ведь это же тол! Что мы с вами значим без тола?

Хлопцы задумались. А ведь правда — тол для них ценней золота. И все же…

— Нет, Дзелендзик, рисковать не стоит…

Но Дзелендзик уже решительным шагом идет на минное поле. Хлопцы молчат. Они знают: его никто не остановит, не переубедит. Он скорее взлетит в воздух, нежели допустит, чтобы понапрасну взорвались вот эти мины.

Не мигая, наблюдают товарищи за Дзелендзиком. Кажется, что он похаживает не у разинутой пасти прожорливой смерти, а просто так прогуливается, увлекшись какой-то мелочью, детской игрой. Копается не спеша в земле, внимательно присматривается к чему-то, осторожно берет в руки. Минута — и рядом с ним стоит небольшой ящичек, склеенный из свежесодранной бересты, запачканный желтым песком. Минеры облегченно вздыхают. Уф-ф! Есть одна. Пронесло. А впереди — целых пять таких же… Эх, Дзелендзик, Дзелендзик, брось ты к чертям эту игру со смертью! Не слышит. Снова склонился к земле, опять колдует…

И вот уже вторая, третья, четвертая мины лежат возле минера. Вот и пятую вынул из земли осторожно, победно взглянул на хлопцев, блеснул белоснежными зубами. Наклонился над шестой…

— Вот черт! Ну и Дзелендзик! Он точно знает какой-то секрет. Сам снимает, а сунься кто-нибудь другой…

— Да помолчи ты!..

Дзелендзик долго рассматривал что-то, одному ему видимое, пока решился прикоснуться рукой.

И вдруг… содрогнулась земля, кверху взметнулся черный столб земли, золотистый всплеск пламени. Что-то темное бесформенным кулем шлепнулось о землю. Хлопцы невольно закрыли ладонями полные ужаса глаза…

…В тот вечер в лагере было тихо, печально. Партизаны справляли траур по Дзелендзику. Не слыхать было смеха, громкого разговора. Избегали смотреть друг другу в глаза.

Девчата не спускали с глаз Олю. Она ходила по лагерю бледная, точно что-то искала и никак не могла найти. Наконец забрела на зеленую лужайку, остановилась под старым засыхающим дубом, прижалась щекой к его шершавой коре. Неслышной походкой, будто лесные русалки, одна за другой приблизились к дубу девушки-партизанки. Сели в кружок. Молчали. Глядели в землю.

А над лесом плыла полная луна, выплескивалось из берегов бездонное небо, таинственно перешептывались между собой звезды.

И девчата, как все девчата, не выдержали. Одна из них тихо-тихо, чуть слышно начала:

Така її доля… О, боже мiй милий.
За що ти карашь її, сироту?

И понеслась та печальная, полная людской тоски и скорби песня над лесом, поднялась к луне, к звездам, поплыла по бескрайнему небу. Ей вслед смотрела широко раскрытыми, немигающими глазами Оля.

И было в глубине этих глаз столько безысходной печали, невыплаканного горя, что если бы они вылились наружу, то затопили бы и эту зеленую поляну, и этот молодой березняк, и этот лес, и поле, и всю-всю неисходимую огромную землю.

1959

Побег

Вам приходилось когда-нибудь в конце марта или начале апреля тащиться по раскисшему полю или дороге, когда разве что с помощью рук можно вытащить из грязи сапоги, а чтоб свернуть на обочину — и думать нечего, утонешь вместе с сапогами? Бывает ранней весной такая пора — на поле весь снег растает, зальет водой каждую впадинку, расквасит землю — хоть из дому не выходи. Не выходи… А если у тебя и дома-то нет, если ты все время в скитаниях, в разведке, мотаешься с места на место, петляешь как заяц и все-таки не успеваешь, все время тебя с нетерпением ждут, каждую минуту могут сцапать…