Военные рассказы

И уж настоящим виртуозом балагурства проявлял себя Дзелендзик, когда в руки к нему попадала гитара, гармоника, а то и баян. У нас в отряде водились и такие инструменты. Самым драгоценным, конечно, был баян. Его девчата-санитарки берегли как зеницу ока и никому, кроме Дзелендзика, ни за что не давали. Потому как все знали — только он один мог заставить сей инструмент извергнуть целый каскад таких звуков, что будь ты даже калекой, даже хворым, даже чуть ли не при смерти, все равно не выдержишь — хлопнешь шапкой оземь и пойдешь вприсядку коленца выделывать, да такие, что аж пыль из-под ног завихрится.

Все знали, что Дзелендзик сразу не возьмет в руки баян. Его надо обязательно упрашивать, а упросить его могли разве только одни девчата.

— Мишко, сыграй, пожалуйста! Сыграй, а? — начинали они умоляюще-нежными голосами.

— Не Мишко, а старший минер товарищ Дзелендзик.

— Ну, товарищ Дзелендзик! Очень вас просим!

— Дзелендзик-то верно Дзелендзик. А все же не мешало б знать, кому он просто Дзелендзик, а кому, быть может, и доля…

И он украдкой бросал при этом взгляд на санитарку Олю, что молчаливо прислонилась к березе, вся белоснежная в своем белом халате и стройная, как березка. Оля не сводила с Дзелендзика глаз, а глаза у нее — лучистые-лучистые, блестящие-блестящие, ласковые-ласковые, нежные-нежные! — так и говорили, так и кричали на весь мир: «Знаю, чья ты доля! Моя, моя, и ничья больше».

Дзелендзик неохотно опускал свои глаза долу. Но и они за это время успевали сказать: «Твоя, твоя, дивчина, доля. И больше ничья на свете». Потом он неторопливо брал в руки баян и разворачивал мехи пышным красным веером. Звонким роем разбрызгивал в притихшем березняке бравшие каждого за душу веселые звуки. Они ударяли в поджилки так, что кровь ускоряла бег.

Все тесней и тесней становился круг молодых партизан возле баяниста. Все жарче и жарче горели глаза парубков, все лукавее поблескивали они из-под ресниц у девчат. И вот уже кто-то не выдержал — передал винтовку соседу, хлопнул в ладоши, будто выстрелил, топнул ногой о землю, подбоченился и пошел вприсядку, так что пыль вихрем завилась, небо над головой закачалось. А тут, глядь, выскочила в круг самая боевая из девчат, завертелась волчком, поддала жару другим. И вот уже пошли в пляс новые пары, всех зовет, затягивает в круг Дзелендзикова музыка. Лес аж стонет от мощного топота каблуков, от воинственных посвистов и выкриков. И совсем забылось о том, что вокруг бушует война, что немцы в любой момент могут нагрянуть сюда, в партизанские владения, что вместо разухабистой дроби и перепевов баяна вдруг скатится сухой треск выстрелов и глухое татаканье пулеметов.

Молодежь танцевала. Те, кто постарше, стояли в стороне, весело, одобрительно улыбались, забыв про свои года. А там кто-то и из усачей-бородачей, изо всех сил ударив шапкой о землю, вышел в круг. С серьезным лицом, преисполненный чувства собственного достоинства перед этими вот зелеными мальчуганами, что подпрыгивают как резиновые и вихляются как бескостные из стороны в сторону.

Только одна Оля, пожалуй, не слышала музыки, не видела тех, кто выбивал дробь стоптанными каблуками. Она не сводила глаз с Дзелендзика. Для нее он был всем: и музыкой, и солнцем, и воздухом, и всем-всем на свете.

В лагере знали об их необыкновенной любви. Еще ни единого слова не было сказано друг другу ни дивчиной, ни хлопцем, еще не было ни одной потаенной встречи. Это знали все точно, ибо в лагере тайн не существовало. Люди видели: любят они друг дружку, а ежели так — то будут сказаны и слова, будут и потаенные встречи, полные нежности и сердечного трепета, будет и счастье. А оно, настоящее, большое человеческое счастье, так им обоим было необходимо, особливо дивчине…

Она была круглой сиротой. Хотя уже и невестилась, хотя и старалась быть взрослой, но так еще часто по-детски рыдала Оля, в долгие партизанские ночи оплакивая своих родных, близких. Только случай сохранил ей жизнь. Она была у подружки, когда в село ворвались каратели. Схватили Олиных родителей — они были врачами сельской больницы — и повесили здесь же, на крыльце, за то, что скрыто лечили партизан. Искали они и дочку, да ее спрятали колхозники, не выдали врагам.

В партизанском отряде девушка расцвела, выросла, нашла новую семью и неожиданно для самой себя влюбилась в непоседливого Дзелендзика. Все, кто об этом знал, одобряли ее выбор — такая дивчина достойна этого хлопца. И не имело никакого значения, что свои чувства пока они выражали одними лишь взглядами.

За первым танцем начался второй, третий. Потом как-то незаметно Дзелендзик с кружащего вихря «Метелицы» перешел на задумчивую мелодию песни. Танцующие, удивленно переглянувшись, разошлись из круга. Видимо, все поняли настроение молодого музыканта, который, положив чубатую голову на мехи баяна, играл тоскливо и грустно.

У каждого нашлось какое-нибудь дело. Один за другим разбрелись те, кто постарше; пошли каждый по своим делам хлопцы; понимающе переглядываясь, разошлись и девчата.