Военный переворот (книга стихов)

Помнишь, у Мелвилла: сидя в тепле,

надо мерзнуть хоть кончиком пальца?

Как на остылой, постылой земле

напоследок удержат страдальца

Хоть и ударили пыльным мешком,

но укрыли от медного таза,

Малою черточкой, беглым штришком

отгорожено счастье от сглаза.

О, незаконченность! Только она!

Только еле заметные сбои!

Жизни, покуда не завершена,

совершенство противно любое.

Эту бы мысль - да в другую строфу,

ибо в этой её не заметим...

Полно, читатель! Такую лафу?

На халяву? Довольствуйся этим.

1991

ПРОРОК

"Не всякий лысый брюнетом был."

(Горький)

Не всякий лысый был брюнетом,

Хотя кричит, что он брюнет.

Не всякий битый был поэтом,

Хоть без битья поэта нет.

Пиит обязан быть побитым

Хотя б немного, just a bit,

Но не обязан быть пиитом

Любой, кто кем-нибудь побит.

Легко считать себя пророком,

Подсчитывая синяки

И к ним в отчаянье глубоком

Прикладывая медяки.

Но сотня сотен слов облыжных,

И бледный вид, и горький рок,

И в спину брошенный булыжник

Не говорят, что ты пророк.

А то случится, что пророком

Начнет считать себя любой,

Фингал имеющий под оком

Иль шрам над верхнею губой.

Пророк! Твой путь не безобиден.

Пророком быть - тяжелый крест.

Пророк всегда угрюм и беден.

Живет в пустыне. Мало ест.

Но мало быть босым и голым

И плечи подставлять под плеть,

Чтобы сердца людей глаголом

Не то что жечь - хотя бы греть.

Друзья! Поэтому не стоит

Свою тоску вздымать на щит.

Пророк, как правило, не стонет.

О старых шрамах он молчит.

Ему ль считать себя страдальцем

В юдоли грустной сей земли?

Его не трогали и пальцем

В сравненьи с тем, как бить могли.

1988

РУБАЙЯТ

Я не делал особого зла, вообще говоря,

Потому что такие дела, вообще говоря,

Обязательно требуют следовать некой идее,

А идей у меня без числа, вообще говоря.

Я без просьбы не делал добра, вообще говоря,

потому что приходит пора, вообще говоря

Понимаешь, что в жизнь окружающих

страшно вторгаться

Даже легким движеньем пера, вообще говоря.

Непричастный к добру и ко злу, вообще говоря,

Я не стану подобен козлу, вообще говоря,

Что дрожит и рыдает, от страха упав на колени,

О своих пред Тобою заслугах вотще говоря.

МУЗА

Прежде она прилетала чаще.

Как я легко приходил в готовность!

Стоило ей заиграть на лире,

Стоило ей забряцать на цитре,

Пальцами нежно перебирая

Струны, порочный читатель, струны.

После безумных и неумелых

(Привкус запретности!) торопливых

Совокуплений она шептала:

"О, как ты делаешь это! Знаешь,

Н. (фамилия конкурента)

Так не умеет, хоть постоянно

Изобретает новые позы

И называет это верлибром,

Фантасмагорией и гротеском.

О, синхронные окончанья

Строк, приходящих одновременно

К рифме как высшей точке блаженства,

Перекрестившись (прости нас, Боже!

Как не любить перекрестной рифмы?)

О, сладострастные стоны гласных,

Сжатые губы согласных, зубы

Взрывных, задыхание фрикативных,

Жар и томленье заднеязычных!

Как, разметавшись, мы засыпали

В нашем Эдеме (мокрые листья,

Нежные рассвет после бурной ночи,

Робкое теньканье первой птахи,

Непреднамеренно воплотившей

Жалкую прелесть стихосложенья!)

И, залетев, она залетала.

Через какое-то время (месяц,

Два или три, иногда полгода)

Мне в подоле она приносила

Несколько наших произведений.

Если же вдруг случались двойняшки

"Ты повторяешься", - улыбалась,

И, не найдя в близнецах различья,

Я обещал, что больше не буду.

Если я изменял с другими,

Счастья, понятно, не получалось.

Все выходило довольно грубо.

После того как (конец известен)

Снова меня посылали к Музе

(Ибо такая формулировка

Мне подходила более прочих)

Я не слыхал ни слова упрека

От воротившейся милой гостьи.

Я полагаю, сама измена

Ей вообще была безразлична

Лишь бы глагольные окончанья

Не рифмовались чаще, чем нужно.

Тут уж она всерьез обижалась

И говорила, что Н., пожалуй,

Кажется ей, не лишен потенций.

Однако все искупали ночи.

Утром, когда я дремал, уткнувшись

В клавиши бедной машинки, гостья,

Письменный стол приведя в порядок,

Прежде чем выпорхнуть, оставляла

Рядом записку: "Пока! Целую!".

Это звучало: пока целую

Все, вероятно, не так печально.

Нынче она прилетает редко.

Прежде хохочущая девчонка

Ныне тиха, холодна, покорна.

Прежде со мной игравшая в прятки

Нынче она говорит мне "ладно",

Как обреченному на закланье.

Тонкие пальцы её, печально

Гладя измученный мой затылок,

Ведают что-то, чего не знаю.

Что она видит, устало глядя

Поверх моей головы повинной,

Ткнувшейся в складки её туники?

Близкую смерть? Бесполезность жизни?

Или пейзаж былого Эдема?

Там, где когда-то пруд с лебедями,

Домик для уток, старик на лавке,

Вечер, сирень, горящие окна,

Нынче пустое пространство мира.

Метафизические обломки

Сваленной в кучу утвари, рухлядь

Звуков, которым уже неважно,

Где тут согласный, где несогласный.

Строчки уже не стремятся к рифме.

Метры расшатаны, как заборы

Сада, распертого запустеньем.

Мысль продолжается за оградой

Усиком вьющегося растенья,

Но, не найдя никакой опоры,

Ставши из вьющегося - ползучим

Ветер гоняет клочки бумаги.

Мальчик насвистывает из Джойса.

Да вдалеке, на пыльном газоне,

Н., извиваясь и корчась в муке,

Тщится придумать новую позу.

1991

* * *

Вижу себя стариком - ночью, при свете звезды,

Шлепающим босиком в кухню за кружкой воды

В тесной квартире пустой, где доживаю один,

Где утвердился настой запаха грязных седин,