Военный советникъ

Под самый конец апреля на Балтике наконец-то задули теплые ветра, и буквально за неделю Санкт-Петербург преобразился: ушли в прошлое последние островки льда и снега, зачирикала пернатая мелочь, а весеннее солнышко начало безжалостно выжигать сырость и плесень из самых темных уголков большого столичного города. Все больше публики выходило на набережные ради вечернего моциона, дабы подышать закатным бризом и усладить слух рокотом моря, в городских парках из набухших почек на веточках проклюнулись первые робкие листочки, радующие своей яркой, и в то же время нежной зеленью… Благодать! Конечно, не все заметили наступление пригожих деньков. В основном этими странными людьми были студенты, поглощенные предэкзаменационной горячкой, или мелкие служащие, с раннего утра и до позднего вечера сидящие в душных комнатках со спертым воздухом. Но и у вполне солидных и обеспеченных господ тоже хватало неприятностей, заставляющих их буквально сутками торчать в одном помещении — к примеру, у тех же придворных медиков, борющихся за жизнь великого князя Николая Михайловича[106], и дюжины его собутыльников-кавалергардов… Отравиться закуской: как это низменно и даже пошло! Кхм. Ну то есть, по официальной версии, у командующего Кавказской гренадерской дивизией приключились острые геморроидальные колики[107], возникшие вследствие приема несвежей пищи — и трехдневная пирушка в офицерском собрании лейб-гвардии Кавалергардского полка здесь абсолютно ни при чем. Да и вообще его императорское высочество уже давно чувствовал легкое недомогание, но все равно собирался отбыть в Тифлис, по месту службы. Да-да, именно так, и никак иначе!!! Уж подхватить холеру или еще какую дрянь в Северной Пальмире проще простого, это вам любой горожанин подтвердит.

По правде говоря, здоровье двоюродного дяди самого государя императора верных подданных Российской короны волновала мало. Да и к общегосударственным траурам общество как-то незаметно (тьфу-тьфу-тьфу!) стало привыкать. Ну а что поделать: великих князей много, и они тоже люди. Болеют и умирают, во всяком случае, ничуть не хуже простых смертных. А ежели совсем уж честно, то судьба почти сорокалетнего генерал-майора Романова сильно заботила только его родных братьев — особенно в плане возможного раздела наследства. Понятно, что отцовский майорат в виде дворцов и имений-латифундий перейдет следующему по старшинству братцу Георгию Михайловичу. Но ведь и безутешным младшим братьям что-то должно обломиться?! Остальные же члены изрядно разросшейся августейшей фамилии старательно изображали сочувствие и печаль, при случае натягивали маску неподдельной скорби — и тихонечко обсуждали злой рок, нависший над кланом Михайловичей[108]. Сначала отец на вилле в Каннах, затем его старший сын в Санкт-Питербурге… Особенно горевала великая княгиня Мария Павловна, известная своей добротой и чуткой сострадательностью — слезам, что лила Михень, мог бы позавидовать любой крокодил! Впрочем, от нее иного никто и не ожидал. Чем хуже одним, тем лучше другим — особенно если эти другие — клан Владимировичей[109]. К тому же сибаритствующий великий князь на почве своих либеральных взглядов и оппозиционных разговорчиков успел испортить отношения с большей частью родственников, не исключая молодого государя императора. Опять же жалобы на бардак, процветающий в его дивизии, и неоднократные сигналы о случаях мужеложества… Хорошенькое дело, унтера из грузин пользуют смазливых нижних чинов вместо женщин?[110] Ладно туземцы дикие, но ведь и сам Никола позволял себе принимать офицеров, будучи изрядно пьяным и в одних лишь подштанниках! Кого другого за подобное с позором в отставку, а то вовсе и устроили бы суд офицерской чести — да ведь великие князья подсудны лишь главе династии… В общем, Дом Романовых дружно желал одному из своих членов скорейшего выздоровления, ну и так, на всякий случай, заказывал портным обновки в траурных цветах. Чтобы, значит, ежели что… Ну не ходить же на похороны в одном и том же?!

— В смысле, «узость мышления»?

— А ты полагаешь всех этих народников и бомбистов гигантами мысли?

— Гигантами? Нет. Но и полными глупцами их назвать трудно.