Военный врач. Хирургия на линии фронта

Мы с Дарко уже всерьез забеспокоились, понимая, что в любую секунду на нас могут напасть, а мне ни за что на свете нельзя было потерять свой драгоценный пропуск – без него не вернуться в Сараево. Нам было видно лишь узенькую полоску света, тянущуюся от ведущей на лестницу двери. Я оттолкнул наш столик, и мы бросились к выходу. Выбежав на улицу, мы услышали позади себя звуки драки, грохот опрокинутых столов и стульев, а затем и выстрелы. Я не знал, стреляли они в нас или нет, и не стал задерживаться, чтобы выяснить, – мы со всех ног перебежали через замерзшее футбольное поле неподалеку и вернулись в гостиницу. Позже я узнал, что в ресторане в тот вечер действительно была перестрелка и несколько фарцовщиков были убиты.

В тот вечер нам повезло. В Сараеве, куда я в итоге вернулся, нам каждый день вдалбливали, как важно не покидать больницу и передвигаться исключительно в бронетранспортерах. По своей глупости я все же как-то раз нарушил эти правила, что едва не стоило мне жизни.

ЭТА РАБОТА МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИЛАСЬ, Я ЧУВСТВОВАЛ, ЧТО ПРИНОШУ ПОЛЬЗУ, И НЕ МОГУ ОТРИЦАТЬ, ЧТО УЖЕ УСПЕЛ ПОДСЕСТЬ НА АДРЕНАЛИН. ЧУВСТВО ОПАСНОСТИ БУДОРАЖИЛО. КАЗАЛОСЬ, МНЕ ВСЕ НИПОЧЕМ. Я БЫЛ НЕУЯЗВИМ.

Когда пациента, нуждавшегося в реконструктивной пластической операции, потребовалось перевезти на машине скорой помощи из психиатрической лечебницы в Кошевскую больницу, я попросил водителя скорой, боснийского парня, довольно часто туда ездившего, разрешить мне поехать с ним, чтобы посмотреть на город под новым углом. Он мне отказал – и был совершенно прав, учитывая имеющийся протокол и огромный риск. Но я не сдавался и в итоге уговорил его взять меня с собой. Я уселся сзади вместе с пациентом, у которого было ранение ноги, но он был полностью в сознании, а больничный санитар сел в кабину к водителю. На мне даже не было бронежилета.

Кошевская больница расположена на холме с видом на город, вдалеке от окружающих Сараево гор. На машине скорой помощи спереди и сзади был большой красный крест, и я не сомневался, что это не даст воюющим группировкам на нее напасть. Более того, я знал, что Женевская конвенция защищает права работников здравоохранения в зонах боевых действий и должна обеспечивать защиту от всех сторон конфликта.

Дороги были широкими и относительно чистыми – лишь местами приходилось объезжать обломки и воронки от взрывов. У пациента были серьезные раны и переломы, а на улице стоял сильный мороз, поэтому решили ехать медленно. Обычно дорога занимает всего восемь минут – сначала по ровному участку, а затем в гору. Кроме того, у нас на пути было два блокпоста.

ПОКИНУВ ЛЕЧЕБНИЦУ, МЫ ПОЕХАЛИ ЧЕРЕЗ ГОРОДСКОЙ ЦЕНТР – РАЙОН, НАИБОЛЕЕ ЧАСТО ОБСТРЕЛИВАЕМЫЙ СНАЙПЕРАМИ. НЕ УСПЕЛИ МЫ ПРОЕХАТЬ И ПЯТИСОТ МЕТРОВ, КАК ПОПАЛИ ПОД ОБСТРЕЛ.

Первым делом я услышал громкий треск лобового стекла, вслед за которым пошли глухие удары пуль, попавших в чье-то тело. Это была стремительная очередь из четырех пуль, но казалось, все происходит в замедленном движении. Мой рот внезапно наполнился кровью. Я ощущал ее, чувствовал вкус, она была и в моих глазах. Я решил, что в меня попали, но не успел проверить – водитель, несмотря на ранение в плечо, смог дать задний ход, и машина помчалась обратно в больницу, в безопасность.

Заехав на территорию больницы, машина с визгом остановилась, я оббежал ее с другой стороны и принялся вытаскивать санитара, который тоже был ранен. Я стал проводить сердечно-легочную реанимацию, но было очевидно, что он мертв: ему прострелили грудь, шею и лицо. Весь салон машины скорой помощи был забрызган кровью, и я вспомнил, что нужно осмотреть и себя самого – несмотря на всю эту кровь, моей среди нее не оказалось. Почувствовав облегчение, я занялся водителем скорой и, выпив кружку горячего сладкого чая, прооперировал его – с момента, как его подстрелили, не прошло и часа.

Конечно, это было ужасно, и потребовалось какое-то время, чтобы в полной мере осознать произошедшее. Меня захлестнул настоящий водоворот эмоций.

Поначалу я испытал вину за то, что покинул больницу, по собственной глупости подвергнув себя опасности. Я переживал по поводу возможных последствий своего безответственного поведения. Кроме того, я чувствовал себя виноватым в смерти санитара, хоть позже и рассудил, что он все равно собирался ехать: мое присутствие никак не изменило его судьбу.