Воевода

— А как выспимся-то, так и утро, — ответил Трескач. — Ты тоже-то на берег ступай да указывай, какие из повозок-то твоих на борт выгружать, а каковые-то под скалой можно оставить. Мне, чего там у тебя под рогожами, неведомо…

Исходя из определения северянина — утро для Егора уже наступило. Поэтому забираться обратно на полати он не стал. Не спеша оделся, не поленившись натянуть и меховые штаны, и войлочный поддоспешник, и теплый волчий налатник, водрузил на голову лисий треух, подозрительно похожий на плохо скроенную ушанку без завязок. И тем не менее, когда вышел, заполярный холод моментально пробрал его до костей, всасываясь в рукава и за воротник, пробивая тонкие подошвы сапог.

Северяне же, наоборот, куртки посбрасывали, торопливо готовя кочи к плаванию. Расчищенные от снега, знаменитые северные корабли больше всего напоминали пузатые торговые ладьи, но поставленные на толстые полозья — мощные брусья шли под брюхом справа и слева от киля, без всяких стапелей удерживая вытащенный на берег корпус в ровном положении. К борту были прислонены широкие сходни с набитыми на них поперечинами, и моряки как раз закатывали по ним бочки с неведомым содержимым. Здесь же стояли сани с мороженой курятиной — видимо, ее тоже предполагалось перегрузить в трюм.

Затянув бочки наверх, северяне замялись, после чего большинство пошло к саням, а трое мужиков, отделившись от прочих, старательно оправились, одергивая фуфайки и подтягивая пояса, раскатывая рукава и притоптывая коричневыми мохнатыми бахилами. Затем двинулись к Егору, остановились в трех шагах, торжественно поклонились:

— Не вели казнить, княже, вели-то слово молвить. Интересуется общество, даровал ли ты нам-то милость прошеную, принял ли мужей местных-то в рать свою, супротив схизматиков собравшуюся?

Судя по витиеватости слога, речь моряки готовили заранее. И уже успели узнать, что он не просто ватажник, а самый настоящий князь… Хотя Василий Московский и придерживался прямо противоположного мнения.

Егор задумался. Расхрабрившиеся северяне, как ни крути, были людьми мирными. Промысловики, рыбаки, охотники. Привычки резать глотки без колебания не имели. Однако же понимал атаман и то, что хороший стимул сделает моряков куда более старательными работниками. Да и дел на войне даже мирным людям всегда хватает.

— Передайте обществу, в равных правах с прочими ватажниками идут, — решился он. — Но только на берегу и при сечах слушать меня, как отца родного! Любой приказ исполнять, как бы страшно это ни было!

— Не сумневайся-то, княже! — обрадовались мужики. — Мы к порядку привычные-то. Не подведем!

Они уже собирались вернуться к остальным, когда Егор спохватился:

— Стойте! Первое поручение у меня уже есть. Груз у меня особый с собой. Надобно его на то судно погрузить, на котором я со старшим кормчим пойду.

— Все сделаем-то, не беспокойся, княже, — заверил средний из мужиков, чернобородый и с бритой головой, кивнул соседу, такому же чернобородому, но с белой выцветшей кожей и глубоко сидящими узкими глазами: — Гагар, проследи.

Егор усмехнулся. Он почему-то думал, что Гагаром местный купец кличет большеухого и веснушчатого мальчишку лет семнадцати, с голубыми, как у Елены, глазами.

— Клим, с нами-то пошли! — махнул рукой мужчина.

Бросив рогожу с курятиной обратно на сани, на призыв подбежал тот самый лопоухий паренек:

— Че звал, дядя Гагар?

— Пойдем, князь нам возок-то особый покажет. Товар из него на Бычий коч перегрузить-то надобно.

— Надо — погрузим, — деловито подтянул штаны мальчишка.

— И ты тоже гарпун метать умеешь? — спросил его Егор, направляясь к собравшемуся под обрывистым склоном ближнего холма обозу.

— А как же! — стараясь говорить низким голосом, подтвердил паренек. — У нас, поморов-то, каждый муж сему искусству-то сызмальства обучен.

— Так вы поморы?

— По морю-то ходим. Стало быть, поморы.

— Логично, — согласился Егор. — А кто такой Полунощник, ты знаешь?

— Ветер, что на север-то и закат дует. Под него из бухты выходить-то зело удобно, и в море отправляться. А ты отчего-то спрашиваешь?

— Да купец ваш, Трескач, сказывал, будто тот ему откликнулся. А я все не мог понять, кто это такой?

— Тс-с-с! — прижал палец к губам паренек. — Про то вслух-то не сказывай. Погоду спугнешь!

— Да? — вскинул брови Егор.

— Люди сказывают, род Трескача колдунам-то лопарским души баб своих продал в обмен на дощечку-то ветряную, — громко прошептал Клим. — С тех пор когда они в море ветер-то зовут, Шелонник там, Обедник, Побережник, али еще какой, те откликаются и на помощь приходят. А бабы у них в роду-то все злющие. Оно и понятно, коли-то бездушными растут. Их токмо ради приданого рыбаки замуж и берут. Иначе все до единой-то в девках бы ходили!

— Так у вас что, каждый ветер имя свое имеет? — атаман остановился возле саней с порозами.

— А как же! Мы к ним со всем-то уважением. Но токмо зазря вслух лучше-то не поминать. Услышат — придут все вместе, буря-то случится. Буянить до тех пор станут, пока-то не разберутся, кому оставаться, а кому за море уходить.