Воевода

— Крючки на плечах, под валиками! Сними скорей с меня эту тюрьму! Сними, или я сейчас умру…

Утолив любовный голод, молодые люди отправились в баню, благо здесь помимо общей имелась и маленькая банька, для хозяев. Там и перекусили, запивая квасом инжир и курагу и объедаясь спелыми вишнями. А потом снова заперлись наедине, и только преданная Милана время от времени приносила им то сидра, то запеченную цаплю, а то и сладковатого сыта, чтобы хмелели друг от друга, а не от вина.

Именно попущениями холопки властители Заозерские оказались отрезаны от мира и даже от собственных слуг и двора почти на двое суток. Но на третий день к Егору все-таки пробился Острожец с хлопотами по сену для коней — нежданно оно вдруг пропало с рынка, — потом заглянул боярин Александр, посетовав на двуличных купцов, желающих сдать удачливого атамана ганзейцам. Но он же признал и то, что ничего для исполнения своего приговора они не делают. Затем явился незнакомый монах и долго сетовал на прохудившиеся стены Десятинного монастыря. Запоздало признался, что науськал его клянчить деньги у князя Заозерского архиепископ Симеон. Посоветовал обратиться к удачливому атаману. Дескать — поможет обязательно.

Егор помялся, но серебра отсыпал, памятуя неожиданную к нему доброту пастыря после возвращения. А за доброту ведь полагается платить добром. Или золотом — смотря чего за душой более.

— Ты хоть помнишь, о чем я тебе позавчера говорила? — поинтересовалась Елена, когда вечером они наконец-то оказались снова наедине, в одной постели.

— Не-а! — честно признался Егор.

— Ну и ладно, — засмеялась княгиня. — Плюнь и забудь. Ты, самое главное, шведов разгроми. Не разграбь, а именно разгроми. Рати, что для обороны соберут, разгони. Остальное оставь на меня. Княжеский титул для нас с тобой я из Василия сама вытряхну.

Егор, промолчав в ответ, стал покрывать ее лицо поцелуями.

Последний день июля оказался для Егора донельзя трудным. Почти целый день они с Михайлой вели с посадником Александром Фоминичем жесточайшую схватку. К счастью, не кровавую, а «серебропролитную». Настало время расплачиваться за старые заказы, уже отправленные на места товары, растрясать мошну и обогащать боярина Александра. Однако ратный поход — дело затратное, серебра для нового выступления требовалось немало, и потому сотоварищи пытались убедить продавца взять плату не деньгами, а товарами, захваченными в Або, но еще не распроданными. Посадник был вроде как и не против — но цену сразу сбивал чуть не втрое супротив реальной, ссылаясь на лишние хлопоты, связанные с торгами.

Будь сумма небольшой — атаман, может статься, и смирился бы. Однако на серебро, что пытался «отжать» себе боярин, можно было снарядить еще одну небольшую армию, которая Егору очень даже пригодилась бы в осаде. Боярин же всячески упирался, видя трудности князя и его финансиста и желая ими воспользоваться наилучшим для себя способом. Вот тут Егор неожиданно и предложил:

— А давай так поступим, друг мой любезный. Я тебе товары отдаю по ценам, что ты удобными для себя считаешь, ты же мне для похода нового пять сотен людей ратных приведешь!

— За половинную долю! — тут же ответил посадник уже поднадоевшей Вожникову фразой.

— Со своих воинов хоть все забирай, — пожал плечами Егор. — При дележе часть свою они получат, как все.

Боярин Александр Фоминич молча пожевал губами, обдумывая предложение.

Конечно, принимать участие в снаряжении похода куда выгоднее. Денег дал, деньги взял. Дело ушкуйников — кровь свою в походах проливать, дело же бояр новгородских — прибыль от их отваги в сундуки свои складывать. Однако путь в товарищество ему ныне явно заказан: успешный ватажник и сам со снаряжением рати справляется. Доходы простых воинов ощутимо меньше, нежели у командира и организатора… Но все же поболее выходят, нежели от честной торговли. Да плюс серебро, что он от полученных задешево товаров выручит…

— У меня ныне под рукой три сотни ратных, что по призыву совета новгородского в начале лета исполчил, — задумчиво сказал боярин Александр. — Еще две сотни снарядить не успею. Однако взамен них дать могу шестнадцать ладей и одиннадцать ушкуев. Половина здесь стоят, половина в портах озер Онежского и Белого. К ним вестники с грамотой быстро доберутся. Остальные слишком далеко, не упредить.

— Договорились! — моментально согласился атаман. — Двадцать первого августа они должны быть на месте и тогда войдут в долю.

Ударив по рукам, партнеры с облегчением запили уговор хмельным медом, расписали грамоту, указав, кому что причитается и что надлежит сделать, обмыли достигнутое соглашение и расстались уже в вечерних сумерках.

К ужину Егор, естественно, опоздал — но хозяину дома стол, естественно, накрыли. Елена, что было на нее совсем не похоже, дворню отослала и прислуживала мужу сама. Налила в кубок вина, придвинула миску с мочеными яблоками, выбрала аппетитный кусочек осетрины, переложив на ломоть хлеба перед мужем, потом добавила туда же заливное из линя, поинтересовалась:

— Хорошо ли тебе, мой милый? Удобно ли?

— Да, спасибо, родная, — Егор взялся за еду.