Воевода

Пожарский опустил голову, ему было неприятно лишнее напоминание о собственной бедности.

   — Дарую тебе поместье из нашего удела за верную службу! Ну как, доволен?

   — Сердечно благодарю, царь-батюшка, за жалование...

Шуйский, уловив в ответе Дмитрия какую-то недоговорённость, ободрил его:

   — Ну, говори, что ещё хочешь? Сегодня ты заслужил...

   — Я — воин, государь! Хочу в войска, вот под его руку! — и Пожарский кивнул в сторону Скопина, стоявшего неподалёку от государя.

Молодой Скопин-Шуйский заулыбался:

   — Возьму с благодарностью! Пожарский — опытный боец, давно заслужил чин воеводы! Сегодня он меня от позора спас!

«Ох, непрост этот Пожарский, ох, непрост! Не зря мне Борька Лыков против него всё нашёптывал. Только его дружбы со Скопиным мне не хватало!» — такие короткие злые мысли мелькали в голове Шуйского-младшего.

Выражение насупленности на его лице вдруг сменилось кривоватой улыбочкой. Он произнёс вкрадчиво:

   — Ну зачем же тебе, князь, идти к кому-то под руку? Ты и своего дела достоин. Подожди немного, определим тебе место!

Шуйский кивнул, соглашаясь. Он, всю жизнь будучи царедворцем, не мог понять желания Пожарского оставить двор, чтобы рисковать жизнью в битвах. Поэтому лишь произнёс:

   — Да, да, подожди маленько! Боевых забот у нас на всех хватит, чует моё сердце!

Пожарский вернулся к своим стольникам, стоявшим поодаль и придерживающим коней. Кто-то сердечно начал поздравлять князя, а кто-то не скрывал завистливых усмешек. Один из завистников, князь Дмитрий Трубецкой, выкрикнул, надеясь вызвать всеобщий смех:

   — С прибытком тебя, Хромой. А то ведь невелика твоя вотчина, всего три кола, три двора!

Он намекал на скудость родового поместья Пожарского в Мугрееве, где главная деревня вотчины носила красноречивое название «Три дворища».

Кто-то из приятелей Трубецкого хихикнул, но Дмитрий, хоть и накалился гневом, виду не подал, только взглянул на Трубецкого так, будто видит его сегодня впервые:

   — А, это ты, Трубецкой. Передай мои вины своей лошади, князь. Прошу у неё нижайшего прощения!

   — Что так? — удивился стоявший рядом с Трубецким его приятель Черкасский.

   — Ночью, когда на поляков шли, я её нагайкой огрел. Мне показалось, что она назад заворачивает...

И после паузы добавил:

   — Видать, надо было не лошадь, а хозяина нагайкой попотчевать!

Теперь действительно раздался взрыв хохота. Трубецкой в ярости схватился за нагайку. Пожарский, спокойно улыбаясь, ждал. Однако тот, окинув взглядом широкоплечего князя и поглядев на внушительный кулак, которым Пожарский запросто оглоушивал быка, изрядно поостыл и, бормоча сквозь зубы ругательства, отошёл в сторону.

— Спасибо, товарищи, за удальство! — сказал Пожарский, обращаясь ко всем стольникам. — Сегодня мы доказали, что можем не только стены во дворце подпирать!

«Князь Дмитрий Михайлович, будучи на Москве в осаде, против врагов стоял крепко и мужественно и к царю Василию и к Московскому государству многую службу и дородство показал, голод и во всём оскудение и всякую осадную нужду терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твёрдости разума своего крепко и непоколебимо безо всякия шатости».

Из жалованной грамоты царя Василия.

Горестное известие получил Конрад Буссов из Москвы: Шуйский, видя, что никакие посулы не останавливают поляков в их желании захватить столицу, учинил новую расправу над пленными бунтовщиками. В далёком Каргополе был утоплен слепой богатырь Иван Исаевич Болотников, умертвлён был Фёдор Наливайко, та же участь постигла прочих казацких атаманов. Не миновала кара и воинов-чужеземцев. По приказу государя из Немецкой слободы их, скованных цепями, отправили в страшную Сибирь, где их ждала неминуемая смерть от отсутствия хлеба и лютых морозов. То, что в Сибирь был отправлен предатель Фридрих Фидлер, это Буссов посчитал закономерной Божьей карой, но ведь в числе закованных в цепи был и его сын Конрад!

Обезумевший от горя отец, не раздумывая, оставил насиженное гнездо под Калугой и отправился в Тушино умолять «царика», чтоб тот, ведя переговоры с Шуйским, помог бы вызволить из плена его сына. Ведь обещал же Шуйский отпустить из ссылки знатных поляков! Вскоре Тушинский лагерь предстал изумлённому взору ландскнехта. Поселение это было сущий вертеп, по определению Буссова.