— Так что Марина? — напомнил Конрад приятелю, который под воздействием хмельного слегка потерял нить рассказа.
— Марина с отцом наотрез отказались ехать в Тушино. Узнали, что недалеко лагерь Яна Сапега, которого они хорошо знали раньше, и известили его. Он их встретил, и уже вместе с ним стали двигаться сюда. Государь позаботился, чтобы в Можайске и Звенигороде народ встречал Марину как царицу, слал ей ласковые письма. Потом к ним поехал сначала договариваться Рожинский, а уж затем сам государь. Так что завтра встречаем царицу! Выпей, немец, за здоровье царской четы!
Последнюю фразу Заруцкий выкрикнул громко, поскольку приметил, что к их разговору прислушиваются. Тост поддержали, и Буссов послушно опорожнил поднесённую чашу, потом на ухо спросил:
— Неужели Марина «узнала» государя?
— А что ей было делать? Отец её продал «царику» за триста тысяч золотых и за четырнадцать городов Северской земли в придачу. Посол Олешницкий за содействие получил город Белую. Не внакладе и Сапега — ему государь отдал на разграбление Троице-Сергиев монастырь. Только его взять ещё надо — крепкий орешек!
Буссов задумчиво крутил в руках серебряную чашу. Ему было жаль двадцатилетнюю женщину, которую, словно продажную девку, кладут в постель к проходимцу.
Иван Мартынович, угадав мысли Буссова, жарко дыша перегаром, зашептал ему на ухо:
— «Царик» мне сказывал, что подписал обязательство не трогать Марину, пока на Московский престол не сядет! Только сомневаюсь: в нашем лагере такое не утаишь.
Он тоже задумчиво опустил голову, бормоча:
— Бедная птичка! Говорят, всё пела... И такая красивая достанется этому ублюдку...
Конрад сильно дёрнул его за полу кафтана — на них подозрительно смотрел государь. Вмиг протрезвев, Заруцкий сказал:
— Просит немец, чтобы царь-батюшка его принял. Просьба у него нижайшая есть. А я ему говорю: «Погоди! У государя дело поважнее. Вот как с царицей встретится, тогда другое дело!»
«Царик» блудливо рассмеялся, предвкушая брачную ночь.
Утром прискакал Рожинский с сообщением, что процессия тронулась к Тушину. Всё войско было построено четырёхугольником, купцов и гулящих девок повыгоняли. Вот показался поезд. Впереди в сопровождении своих рыцарей с развёрнутыми знамёнами красавец богатырь Ян Сапега[82]
в серебряных латах. За ним — карета, где находилась царица, а следом — карета воеводы Юрия Мнишека. Кареты остановились у бревенчатого крыльца, всадники спешились. Сапега, нежно взяв Марину за талию, бережно опустил её на землю.«Действительно, птичка!» — подумал Буссов, не удержав вздоха.
— Виват Марина! Да здравствует царица наша! — поднялся дружный вопль над шеренгами воинов.
Сапега торжественно вёл царицу к «дворцу». Навстречу ей, не дождавшись, смешно подпрыгивая, приближался «царик». Вот он всё ближе, ближе. Марина взглянула ему в лицо... и, вдруг зарыдав, бросилась к нему на грудь. Самозванец обнял её за плечи, неловко тыкаясь, поцеловал Марину в щёку.
Воины-ветераны, не боявшиеся ни Бога, ни черта, откровенно смахивали слёзы, глядя на эту умилительную картину.
Если у кого из них до того и были сомнения, истинный ли государь их ведёт на Москву, то теперь всякие сомнения исчезли.
— Виват Димитрий! Виват Марина! — кричали они.
И такова, видать, была гипнотическая сила этой маленькой хрупкой женщины с большими чёрными глазами, что и «царик» внезапно ощутил себя подлинным Димитрием.
— Выкатить на поле бочки с водкой! — зычно выкрикнул он. — Всех угощаю! Пейте кто сколько может за здоровье нашей обожаемой царицы!
— Вот это по-царски! — возопили воины, уже без команды дробя ряды и кидаясь толпой навстречу выкатываемым бочкам.
Гулянье шло весь день, и даже глухая сентябрьская ночь не остановила буйного веселья. У винных бочек разожгли костры, языки пламени вырывали из темноты причудливые смешения тел опьяневших польских и русских солдат. На пламя костров, как ночные бабочки, слетались неведомо откуда гулящие девки. Те из солдат, что ещё были способны передвигаться, подходили к бочке, опрокидывали чарку и возвращались в круг, где под бубны и свистульки вытанцовывали незамысловатые танцы с девицами.