Воевода

   — Батюшка, не верьте слухам! — так же спокойно продолжал улыбаться Димитрий, не кладя пера. — Вы, увы, уже не первый, кто сообщает мне о заговоре. Сначала мой телохранитель, потом Стадницкий на балу. Теперь вы, батюшка. А когда я начинаю выведывать, кто же именно в заговоре против меня, ничего сказать не могут. Вот вы, батюшка, знаете, кто умыслил меня убить, тем более не позднее, чем сегодня вечером?

   — Не знаю, — растерянно ответил Мнишек.

   — Вот видите! — торжествующе рассмеялся Димитрий. — Откуда такие страхи? Вы ведь видите отлично, что народ меня боготворит. Меня окружают верные войска! Надо не о заговорщиках каких-то думать, а к войне готовиться. Сядьте лучше и помогите мне составить письмо для Сапега. Медлить больше нельзя!

Когда Мнишек, переписав письмо по-польски набело, собрался уходить, Димитрий попросил:

   — Скажите, батюшка, Станиславу Немоевскому, пусть принесёт мне к вечеру драгоценности принцессы Анны. Может, мы что-нибудь и подберём для нашей прекрасной императрицы.

...Пламя свечи играло, переливаясь всеми цветами радуги на гранях драгоценных камней.

   — Изрядно, изрядно, — приговаривал Димитрий, бережно извлекая из железной шкатулки, окрашенной в зелёный цвет, ювелирные изделия европейских мастеров.

   — А это что? Как сверкает!

   — Брошь. Видите — один крупный алмаз, а вокруг двенадцать мелких. Их высочество оценивает её в десять тысяч злотых, — с готовностью отвечал благородный поляк, сидевший с противоположной стороны небольшого столика из слоновой кости.

   — А это?

   — Нечто вроде браслета. Очень красивое сочетание — восемь рубинов и столько же крупных жемчужин. А это, прошу внимание вашего величества, ожерелье из алмазов и жемчугов. Стоит восемнадцать тысяч злотых. Очень пойдут вашей венценосной супруге.

   — О, мой герб?

   — Да, эта брошь сделана в виде двуглавого орла. К сожалению, нет цепочки и не хватает одного крупного алмаза вот здесь и одного мелкого. Поэтому цена всего лишь пять тысяч злотых.

   — Алмазов в моей сокровищнице хватает, — самодовольно протянул Димитрий. — А вещь мне нравится. Пожалуй, буду носить как знак нашего императорского достоинства. Так на какую сумму здесь драгоценностей?

   — Всего на шестьдесят тысяч злотых, — без запинки ответил Немоевский.

   — Торговаться я не буду, — сказал Димитрий, опуская золотого орла обратно в шкатулку. — Впрочем, скажу утром. Я хочу посмотреть на игру камней при свете солнца. Кстати, если желаете, покажу вам и свои драгоценности.

   — Почту за великую честь! — наклонил голову Немоевский. — Так я оставлю у вас шкатулку.

   — Да, конечно! Кстати, почему принцесса Анна вдруг решила расстаться с такими красивыми вещами?

   — О, их высочество — человек необыкновенный! Она очень много раздаёт денег нуждающимся учёным. Сама любит заниматься науками. Сейчас разбила необыкновенный ботанический сад, куда собирает флору всего Старого и Нового Света! — с жаром стал рассказывать придворный.

Димитрий слушал внимательно, опершись щекой на руку, потом задумчиво сказал:

   — Я бы тоже хотел заниматься столь благородным делом! Если бы не воинские заботы! Но ничего, наступит время и для занятий науками. К сожалению, постоянные скитания не дали мне в юности возможности получить хорошее образование... А вы где учились?

   — В Падуанском университете. Многие юноши из польских знатных родов учатся в Италии. Как известно, там самые лучшие профессора.

   — Надо будет их пригласить в Россию! — оживился Димитрий. — В Москве, дай Бог, тоже будет университет...

В этот момент в опочивальню вошёл Пётр Басманов, желающий, видимо, что-то сообщить, поэтому Димитрий в знак прощания милостиво протянул руку. Целуя её, Немоевский никак не предполагал, что последним из поляков видит царя живым...

Инстинкт старого воина рождал в Маржере чувство острой тревоги. Уж слишком тихим был этот субботний вечер. Не слышно на арбатских улочках ни пьяных криков, ни конского топота.

   — Такое затишье бывает перед грозой, — пробормотал он, поглядывая в небольшое окно, потом негромко позвал: — Вилли!

В дверном проёме появился юноша.

   — Ещё отвару, господин полковник?

   — Спасибо, Вилли. Я чувствую себя лучше, видишь, даже встал с постели.

   — Слава тебе, Господи!

   — Кто сегодня ведёт караул?

   — Кнаустон.

   — Сколько с ним алебардщиков?

   — Как ты приказал — тридцать.

Маржере помедлил, пытливо оглядывая широкоплечего парня.

   — Вот что, Вильгельм! — внушительно, как о хорошо продуманном, сказал он, положив свою тяжёлую руку воина на плечо юноши. — Ты сегодня тоже возьмёшь алебарду.

Фирстенберг удивлённо посмотрел на него.

   — Да, да, так нужно... Какое-то у меня тревожное чувство. Скажешь капитану, чтобы поставил тебя у дверей в опочивальню. Даже мышь не должна проникнуть к его императорскому величеству.

Ночь, вопреки опасениям Маржере, прошла спокойно. Но в восемь утра со стороны Кремля вдруг раздался набатный колокольный звон. Маржере, выглянув в окно, увидел, как строятся, поднятые по тревоге, под знамёнами своих рот польские солдаты. Но ушли они недалеко. Им навстречу скакал всадник, размахивая венгерской шапкой с перьями:

   — Стойте, стойте! Где ваш командир?