Воевода

В Кремле набат выгнал всех служилых людей из приказов, всех иноков из монастырей. Только рынды стояли у царского дворца как истуканы. Кто помоложе, поднимался на крепостные стены, на колокольни, на звонницы, чтобы посмотреть на пожар, и никто не думал о том, что огненная стихия может достичь и Кремля, несмотря на высокие каменные стены, и огню здесь есть чем поживиться, потому как многие палаты князей и бояр, что жили в Кремле, были деревянными. И только князья-воеводы Андрей Курбский, Михаил Воротынский, Пётр Серебряный и Иван Шуйский, кои были в этот день в Кремле, были озабочены спасением от пожара кремлёвских святынь. Они уведомили царя о пожаре и попросили у него воли поднять на защиту Кремля всех воинов, всех служилых людей, всех ратников, бывших в Москве. Но царь Иван, прежде чем дать волю воеводам, поспешил с ними на колокольню Ивана Великого и, окинув взором пылающий Китай-город, испытал неведомый ему ранее страх. Он готов был бежать с колокольни, из Кремля, из Москвы куда угодно, лишь бы подальше от бушующей стихии. Но, собравшись с духом, он повелел послать гонца на Ходынское поле и привести в Кремль полк, который был приготовлен к отправке на береговую службу на Оку. А поскольку Даниил Адашев был в эти минуты при воеводах, ему и выпала доля мчаться на Ходынку.

Сам царь Иван, едва спустился с колокольни и увидел дворецкого Илью Мансурова, велел ему немедленно подготовить экипаж к отъезду. Того же потребовала от царя и его бабка, княгиня Анна Глинская.

— Ты, батюшка, сын мой, помоги и нам убраться из Москвы. Погибель нас скоро достигнет, если будем сидеть в Кремле.

И спустя какой-то час царь Иван, все его близкие и немногие придворные ускакали в каретах и верхами на Воробьёвы горы, где совсем недавно был построен загородный дворец, обнесённый высоким частоколом. Это была маленькая крепость. С её стен Москва была видна как на ладони. Царь Иван, примчавшись в воробьёвские палаты, сразу же поднялся на крепостную башню и уже оттуда взирал, как всё ширится над Москвой бушующий пожар. От неё в сторону Воробьёвых гор нескончаемой лентой тянулось воронье. Над городом, чуть не до самых облаков поднимались клубы дыма, и их относило на восход солнца.

Даниил Адашев скакал на Ходынское поле и думал об одном — о том, как отблагодарить спасителя своего Ивашку Пономаря. Передав царское повеление воеводе полка князю Юрию Пронскому, Адашев решил хоть на миг заскочить домой, благо по пути, посмотреть, как чувствуют себя матушка и гости. Там всё пока было спокойно. Домашние уже знали о пожаре, но считали, что он от них далеко и им вовсе не страшен. Даниил сказал, однако:

— Матушка, будь всё-таки настороже. Да дворню заставь следить за крышами. Огненные птицы могут залететь.

Захватив в поварне ломоть хлеба и кусок говядины, Даниил помчался в Кремль, дабы оповестить воевод, что полк ратников на подходе. Князь Андрей Курбский сказал ему:

— Теперь иди на колокольню и смотри зорко, куда огонь поползёт. Как повернёт в сторону Кремля, давай знать.

На колокольне Даниил увидел, что и без него тут есть наблюдатель. Удивился ему. Это был Ивашка Пономарь. Даниил спросил:

— Какая нелёгкая тебя сюда занесла?

— А я знал, что и ты придёшь, вот и поднялся. Мне хорошо с тобой.

— Так ведь пожар. Может, там, внизу ты кому-то нужен. Меня вот сам князь Андрей Курбский послал.

— Никому я не нужен. Братия моя молится Всевышнему, просит отвести беду, а я болтаюсь меж ними, словно лошадиный котяк в проруби.

— Зря себя коришь. Увидели бы тебя на торгу, какой ты есть. Низкий поклон тебе за то, что отвёл беду от меня.

— Спасибо, что не забыл. Да не забудь и то, что ранее обещал. Попечись о моей воле. Ох, как воли хочу!

— Истинно не забуду. Теперь уж, Ивашка, скажу одно: сама судьба нас сплетает воедино по жизни.

— Верно молвишь. Я с этой судьбой давно как с родной тётушкой беседую. Только она меня и слушает.

— И о чём же вы говорите друг другу?

— Это как-нибудь вдругорядь поведую. Ноне я тебе об ином скажу. Видишь, как пожар идёт? Всё на восход, на восход к Зарядью.

— Верно. И что же?

— А то, что не может он пойти к Неглинке или, хуже того, в Замоскворечье, на Арбат.

— Конечно, не должен.

— Стало быть, держать в узде его нужно.

— Пожар-то?

— Да, брат Даниил. Так мой покойный батюшка говорил. В узде всё можно удержать, даже огненную стихию.

— Не буду твоего покойного батюшку обижать, но скажу, что стихия любую узду порвёт.

— Так ведь я про пожар, Данилушка, а не про бурю или наводнение, скажем, весеннее. Ноне на торге я раньше тебя оказался и услышал то, чему верю. Были бы приставы наши позорче, не случился бы пожар в Китай-городе. Вот и вся недолга.

— Однако поведай, чему был свидетель.

— Боязно, Данилша. Языка можно лишиться. Тебе-то я верю, ты умолчишь. А вдруг другой кто услышит? Ой, лиха себе не желаю и лучше уж помолчу.