Воевода

— Да что с того! Он митрополитом послан в Козельск и им поставлен. Это как воевод шлют на службу туда, где нужно…

— Тоже верно. Но я бы на твоём месте поступил так. Лето ты проживёшь у нас, не переживая за грядущее, а на зиму упросишь родных, чтобы оставили в Москве. Я же попрошу своего батюшку порадеть за вас, найти твоему родимому новый приход. Вдруг да удастся!

— Дай-то Бог.

— Я же знаю, что мой батюшка вхож к митрополиту Макарию. Владыка властен. Ради чад ваших проявит участие и радение. Или не так я говорю?

— Истинно так, Данилушка. И у меня теперь на душе посветлее, как выговорилась.

— Я ещё вчера не мог понять, почему ты пасмурна, словно осенний день. Теперь я знаю.

Уже погасла вечерняя заря, стало холодать, темнеть, а Катя и Даниил всё сидели и перебирали то, что знали о татарских набегах, о жестокости ордынцев, с какой относились они к русичам, когда врывались в их города и селения. Беседа, может быть, и затянулась, но пришли Питирим и Фёдор и прервали потаённый разговор молодых.

— Если бы не служба, мы бы здесь поблаженствовали, пока царя-батюшки нет, — сказал Фёдор, уводя всех в царские покои.

Утром 12 апреля чуть свет Даниил покинул Коломенское. Он спешил, чтобы к шести часам быть на службе. Отдохнувшая Ласточка несла его крупной рысью играючи. Для неё это была забава — проскакать восемь-десять вёрст. Вот и Китай-город. Даниил въехал в него через Москворецкие ворота и уже хотел было свернуть к Спасским воротам Кремля, но услышал невообразимый гвалт в торговых рядах и лавках на Мытном дворе. Казалось, что там идёт сражение. Даниил повернул коня направо, поднялся на холм и увидел столпотворение: в торговых рядах шло самое настоящее побоище. Дрались все со всеми. И не было видно ни одного пристава, ни ратника, ни стража. В воздухе летали палки, доски, камни — всё, что попадалось под руки. Кто-то бросил даже курицу. Подступиться к дерущимся было невозможно. Смешались языки. Кто-то кричал по-русски, кто-то по-немецки, по-польски, по-литовски, по-мордовски и даже по-татарски: были в эту пору на Руси и казанские торговые люди.

Стряпчий по чину — радетель порядка. И потому Даниил не раздумывая подхлестнул Ласточку, вломился в свору дерущихся и с криками: «Именем государя, разойдись! Разойдись!» — размахивал над головой плетью. Он кричал, надрывался, но вокруг будто были глухие. Остервенелые драчуны лишь на миг отступали от коня, пробивавшего дорогу, кружившего в осатанелой толпе, и вновь свивались в клубок, продолжая потасовку. Адашев продолжал кричать: «Именем государя разойдись!» Но и он кому-то помешал, кто-то запустил в него глиняным кувшином. Удар пришёлся в плечо. Адашев вскрикнул и со словами: «A-а, я вас!» — пустил в дело плеть. Вначале ближние драчуны опешили. Кто-то схватился за голову, кто-то за лицо, по спине кого-то полоснула плеть. Но замешательство было коротким. Нашлись буйные головы и подняли руку на государева человека. И хотя стряпчий почти низший из чинов, он всё-таки был неприкасаем. Однако на торге о том не задумывались. И теперь оказалось, что Адашев стал главной «дичью» побоища. И чего только в него не летело! Он успевал укрываться от ударов, он кружил Ласточку, пытался поднять её на дыбы, вырваться из хомута драчунов, но всё было тщетно. И в этот миг раздался крик: «Бог с нами! Держись, Адашев!» Даниил оглянулся и увидел, как расправлялся с драчунами Ивашка Пономарь. В руках у него была оглобля, и он, размахивая ею, словно лёгкой палочкой, крутясь во все стороны, наносил удары с такой силой, что сразу валил по нескольку человек и перед ним становилось просторно, как на пустынной улице. На него пытались навалиться пять или шесть здоровых мужиков, но он поднял на них оглоблю, и они попятились и затерялись в толпе. Но ещё двое подбирались к Адашеву со спины с крепкими батогами, и быть бы беде, если бы Пономарь не заметил их вовремя. Когда они поднимали батоги и готовы были обрушить их на голову Даниила, Иван, словно косой, снёс их своей оглоблей на землю. Не прошло и считанных минут, как Пономарь разогнал дерущихся близ Адашева и встал рядом с ним, готовый сразить каждого, кто к ним подступится.

Но дело принимало дурной оборот. Среди толпы нашлись лиходеи, и несколько человек приближались к Даниилу и Ивану, вооружённые саблями.

— Уходить надо, стряпчий! — крикнул Иван и попятился, держа оглоблю на изготовку.

Однако в сей миг внимание всех беснующихся людей, всего торгового люда, спасающего ценой жизни своё добро, отвлекло то, что превращается в более страшного зверя, чем потерявшая разум толпа. Сразу в нескольких местах над торговыми рядами, над лавками с товарами иноземных купцов взметнулись в небо языки пламени.

— Горим! Горим! — послышался чей-то отчаянный крик.

— Пожар! — возопила толпа.

Вмиг прекратилось побоище. Люди бросились в торговые ряды, к ларькам и лавкам, но с намерением не тушить пожар, а что-то ухватить для наживы в горящих строениях с иноземными товарами. Там было чем поживиться: шелка и бархат, сукно и шерстяные ткани, обувь всех фасонов — всё было у купцов из Европы и Азии.