Воевода Шеин

Ни Писахов, ни ряженые не озираются по сторонам, патриарших приставов не боятся, потому как не богохульствуют, весельем озабоченные. И то сказать, архиереи смотрят на святочные чудачества сквозь пальцы. Знают они и то, что в московских домах нынче идут гадания и ворожей и чародеев вспоминают, домовым и лешим честь отдают. А в «страшные» вечера, что наступают с первого января, сам царь Фёдор поднимается на колокольню Ивана Великого и высматривает, как бы где-нибудь не возник «красный петух». Звонари тогда готовы по мановению его руки ударить в набат. Потому и называют вечера «страшными» в эту пору, что ряженые из узды вырываются, удаль показывают, а дюже захмелев, и «красного петуха» пускают. Зато днём, поднявшись на колокольню, царь Фёдор со звонарями выпевает на малых колоколах: «Коляда, коляда вокруг сударева двора. Сударев-то двор посреди Москвы, ворота пестры».

Под вечер сотни ряженых парней и девиц шли на Москва-реку. Детвору уже в это время уводили с горок по домам, а на речной глади начинались взрослые потехи. «Шли» — легко сказать. Это было зрелище всем на удивление. Кто крутил колесо, кто двигался на руках, кто выделывал такие коленца, будто молнии сверкали. На головах — бараньи, козлиные, свиные личины. Пусть знают москвитяне: ряженые идут.

И в этой толпе ряженых немало парней и девиц из богатых и именитых семей. Есть в ней боярские и дворянские сыновья и дочери, князья и княжны — Святки всех втягивали в свой круговорот.

В крещенский сочельник собрались на заснеженном льду Москва-реки не меньше пяти сотен ряженых. Половина пришла из Белого города, другая — из Земляного, или из Замоскворечья, как звали ту часть Москвы горожане. И всем собравшимся здесь предстояло увидеть знатные потехи, без которых не обходились ни одни Святки.

После общего веселья, песен, плясок, выкрутасов вдруг наступало затишье. Толпа делилась на две части.

Заречные уходили со стремнины к правому берегу, белгородцы — к левому. Кто-то уже таскал дрова, зажигали костры. Шум и гам начинали утихать, лишь отдельные выкрики будоражили тишину. Две толпы ждали выхода на лёд борцов, а потом и кулачных бойцов. Сколько наберётся таких смельчаков, никто не ведал. Но первыми на лёд прибежали подростки. Покружили стайками друг подле друга да и сошлись. Правило одно: кто кого повалит на снег, тот и победитель. Борются подростки забавно, неумело, налетают как молодые петушки, и рассыпаются. Да сходятся наконец, силёнку выкладывают, и валятся скопом на лёд и с торжествующими криками разбегаются. Первой потехе пришёл конец. Замоскворецкий одолел последнего упрямца из Белого города и с радостным криком помчался к своим.

На лёд выходят настоящие борцы. Все дюжие парни и молодые мужики, кряжистые, как дубы. Но и жилистые среди них встречаются, особенно из тех, кто плотничает. Там потаскаешь на верхотурье год-другой брёвнышки в обхват, ой какую силушку нагуляешь. Скинули бойцы свои тулупчики, кафтаны и поддёвки, сошлись, примеряются друг к другу. А зрители уже с той и с другой стороны выкрикивают. «Илья, схвати своего за комель!» — кричит белгородец. «Прохор, Прохор! Да подыми же ты его, как кули вскидываешь! — орёт заречный. Потеха в разгаре. У взрослых борцов свои правила: пока не положишь противника на обе лопатки на лёд, победы не будет. А положить нелегко. Есть ловкачи, которые на голову встанут, лишь бы лопатки льда не коснулись. Бойкие зрители бегают вдоль борющихся, высматривают, кому первому кричать о победе, кого считать побеждённым.

И забыли москвитяне, что впереди их ждёт самая интересная потеха — кулачный бой. Святочные кулачные бои, самая что ни на есть важная потеха. Она привлекает тем, что на неё выходят не «лапотные» мужики да парни, а отпрыски разных вельмож, сыновья бояр, дворян, воевод, купцов и даже князей. Когда на кулачный бой выходили простолюдины, то им говорили: «Ты со свиным рылом в калашный ряд не лезь».

Самым нетерпеливым бойцом, а потому первым появился на московском льду молодой красавец князь Димитрий Черкасский. Тонкий в талии, широкий в плечах, в богатом атласном на бобровом меху кафтане, он долго прохаживался по льду, зная, что им любуется «вся Москва». Лицо у него обрамлено чёрной бородкой, брови тоже чёрные, глаза тёмно-карие, жгучие, нос с горбинкой. Димитрий Мамстрюкович Черкасский — потомок обрусевших кавказских князей — тоже служил в царском дворце. Он приехал на красивом чёрном скакуне, спешился, отдал коня стременному и теперь ждал себе противника. На князе были мягкие сапоги, но мороз его не донимал. Он всматривался в толпу тех, кто пришёл из Белого города, искал знакомое лицо. Он знал, что соперник придёт не ряженый. Не найдя его, Мамстрюкович подосадовал, начал злиться.

А его соперник, молодой боярин Михаил Шеин, только что покинул царский дворец и спешил на лёд Москва-реки. Однако в пути его задержала неожиданная встреча. Он увидел молодого дворянина Артемия Измайлова, с которым был дружен уже многие годы. Рядом с ним стояла ряженая под белочку девица. В руках она держала санки с высокой спинкой.