Воевода Шеин

Смекалистый Михаил, услышав про эту «сказку», отправился всё проверить. Он покружил вокруг палат князей Нагих и понял, что из-за них, где стояло чёрное крыльцо, храм никак не увидишь. Но Михаил сходил, однако, к собору, поднялся на колокольню. Осмотрев округу, он изрёк про себя: «Так и есть, ложь пустили про пономаря. Не мог Огурец увидеть, как убивали царевича. Потому загодя был кем-то предупреждён, чтобы ударить в колокол. А вот кем — это загадка». И у Михаила появилась жажда учинить свой изыск злодеянию. Тут же он подумал, что ему не следует ослушаться дьяка Вылузгина и митрополита Геласия: ведь он помогал защищать невинных угличан. Потянув за одну ниточку, Михаил ухватился за другую. Если дьяк Михайло Битяговский был призван защищать интересы князей Нагих и бывшей царицы Марии Нагой, то зачем ему было убивать свидетеля злодеяния — пономаря Огурца? Выходило, что пономарь знал нечто большее, чем то, что ему приписывали и чего Михайло Битяговский и князья Нагие боялись.

Узнал Михаил и то, что Огурец был страстным любителем рыбной ловли и на Волге близ Углича у него имелись потаённые места, где он пропадал всё свободное от звонов время. И подумал Михаил, что ему надо побывать на Волге в тех местах, где ловил рыбу на мерёжу или на удочку пономарь Огурец. А как стал Михаил собираться в путь, так что-то подтолкнуло его взять баклагу с хлебной водкой и положить её в суму. И съестного к баклаге он приложил. Не поленился Михаил сходить в сарай неподалёку от собора, где хранились дрова. Там он нашёл рыболовные снасти, которые, похоже, принадлежали Огурцу. С тем и отправился Михаил на рыбную ловлю на четвёртый день пребывания в Угличе. Болея сам страстью рыболова, он надеялся встретить на реке себе подобного. Знал он, что рыболовы преданы своей страсти и, хоть гори всё кругом, их не отвратишь от рыбных ловов. И Михаил не ошибся. В версте выше Углича, в тальнике на берегу тихой заводи он встретил пожилого служку из храма Преображения, который в зимнее время топил печи в храме, теперь же ловил рыбу себе на прокорм и священнику Павлу в «пошлину». Был служка щуплый, в поношенной ризе, с козлиной бородкой и вишнёвыми с хитринкой глазами. Увидев Михаила, он встал с сосновой чурки, на которой сидел, поклонился и тонким голосом сказал:

   — Милости прошу к нашему рыбному лову. Место от Бога. Лещ и судак по всей заводи гуляют, да даются не всем.

   — Спасибо, отец, что пригласил. Мне важнее рыбы дружелюбный рыболов: душу отвести будет с кем.

   — Оно так, добрый человек.

   — Тебя как звать-то?

   — Лампадом меня батюшка нарёк. И знатно: велением Божиим я просвещающий.

   — А меня Михаилом кличут.

Слово за слово Михаил и Лампад разговорились. Служка сбегал в кусты, принёс ещё одну сосновую чурку, поставил рядом со своей, пригласил Михаила:

   — Садись, мил-человек. В кои-то веки душу отведу вдоволь. — Лампад был словоохотлив и признался: — Иной раз с рыбками веду разговор, так они безответные. — И поведал скороговоркой, что они с Огурцом волжские побратимы: — А как же, мы с ним на одной льдине за Углич ненароком плавали, и все щуки нам были знакомы. Да вот потерял я своего собрата. Горюшко превеликое ко мне прикатило...

Как только завязался разговор на короткой ноге, Михаил баклагу из сумы достал, кусок говядины пластами нарезал. Лампад, увидев баклагу, глазами засверкал.

   — Мил-человек, Господь тебя послал. А я-то болью душевной маюсь.

Из кармана ризы Лампад вытащил маленькую глиняную махотку.

   — Плесни, мил-человек, плесни!

Михаил налил ему полную махотку хлебной водки.

   — Погаси свою боль, отец, — сказал он и подал служке кусок хлеба с говядиной.

Лампад до капельки выпил хмельное, съел хлеб с мясом и вдруг сделался грустным, запричитал:

   — О Боже, Боже, ежели бы нечистая сила не дёрнула Огурца за язык, сидели бы мы ноне рядом у огонька, пили бы бражку да хлебали бы юшку[4]. Не иначе как лукавый надоумил его колокол за язык дёрнуть.

   — Что же он такое сказал, отец?

   — А то и сказал, что погубило его. Вот ты праведный человек, по глазам вижу. И мой Огурец был таким.

Лампад посмотрел с жаждой на баклагу. Михаил подал ему хмельное, тот налил немного в махотку, выпил и продолжил: видел он и узнал то, о чём до смертного часа надо было ему молчать. А он, душа непорочная, выплеснул всё, словно воду из таза. А ведь правда была в том тазу, правда!

   — Ты бы, отец, пояснее сказал, — попросил Михаил.

   — И верно, сын мой. Скажу тебе как на духу о том, что должен был хранить на замке Огурец. Да мне не страшна смертушка, я своё прошёл. — Помолчал, повздыхал Лампад и изрёк: — Был мой славный Огурец очевидец, как князья Нагие подменили своего сынка и племянника царевича Димитрия.

   — Неужели подобное могло случиться? А смысл-то в чём?

   — Случилось. А смысл один: уберечь царевича от убийства думали Нагие. Догадались князья, что дьяк Михайло Битяговский, его сын да племянник присланы из стольного града, дабы выполнить чью-то волю... А иного и не ведаю.