Воевода заморских земель

Маланья! Сразу узнал Николай старшую – и словно ожгло его. Знал, конечно, что встретит ее в крепости, надеялся на то, но вот чтоб так приятна была ему эта встреча… А, интересно, Маланье?

Девушка тоже заметила гостя. Встрепенулась, узнав… и ту же потупила взгляд. Вон он теперь какой важный, этот Николай Акатль, вспомнит ли?

– Ты чего притихла, Маланья? – толкнула под руку младшая сестрица. Хихикнула: – А он ничего, красивый.

– Милости прошу дорогого гостя! – немного коверкая русский язык, поклонилась в дверях тощая Таиштль. Могла б, конечно, и на своем языке поздороваться, да принято так было – должностных лиц по-русски приветствовать, несмотря на то что многие из них местными были.

Сели обедать: пироги, маисовые лепешки, дичь. Таиштль все бражки подливала – выпил одну кружку гость, больше не стал, вежливо отказался – дела, мол. Ну, дела так дела. Очень это Таиштль понравилось, да и любопытство снедало – женат ли гость или нет? Вроде молод еще, да ведь кто их, молодых, сейчас знает? Пыталась было в горницу с кувшином проникнуть, как беседовать стали, типа – попить принесла. Не удалось – цыкнул на нее Текультин Власьич – неча бабам в важные дела носы совать длинные!

А Маланья, бросив пряжу, прижалась вдруг к дереву да псалом затянула тихонько. К тому времени и посланец важный все свои дела с хозяином обговорил – почивать собирался в гостевой горнице. Только лечь собрался – песню услышал. Подумал было – поблазнилось. Прислушался – ан нет… Накинув на плечи плащ, вышел на крыльцо – серебряный месяц качался в небе, казалось, близко-близко, протяни руку – достанешь. В раскидистых ветвях платанов застряли желтые звезды. В их призрачном свете стояла, прижавшись к дереву, тонкая девичья фигурка.

– Маланья, – тихо произнес молодой индеец. Девушка вздрогнула, обернулась – в глазах, широко распахнутых, темных – отразились звезды.

– А я-то думаю, что-то давно тебя в церкви не было. – Николай подошел ближе. – А ты, оказывается, вон где… Рад. Очень.

– И я… – прошептали девичьи губы.

Наутро Николай Акатль арестовал Матоню и Олельку Гнуса. Обвинение пока не предъявлял, но подозрения имелись, правда не очень веские: показания продавца красок, слуги из Кривдяевой корчмы, еще некоторых ограбленных. Ну, и собственная интуиция, конечно, тоже подсказывала – за ночными грабежами с убийствами, что произошли в Ново-Михайловском посаде, явно стояла эта парочка. И хорошо, если только они одни. Имелись у Николая Акатля сильные сомнения насчет добропорядочности хозяина окраинной корчмы Кривдяя. Да вот только с доказательствами дела обстояли худо. Может, арестованные чего покажут? Бить бы кнутом, пытать – да адмирал-воевода специальным указом строго-настрого запретил такие вещи. Оно и правильно, с одной стороны, под пытками-то чего только люди на себя не покажут! А с другой – чего вот сейчас с пойманными делать-то? Николай лихорадочно пытался представить, что б на его месте сделал сейчас старший дьяк Григорий или сам воевода-касик? Ну, сперва подержали б дня три без допросов, а затем – почему-то обязательно к вечеру третьего дня, не позже – допросили б по одному, причем, словно бы один уже во всем признался – «раскололся», как любил говорить воевода. Потом бы с тем же продавцом красок, да и с Кривдяем, допросные встречи устроить – «очные ставки» называются. Ну, это не сразу, сперва допросить… Черт! Так они ж вместе в поруб брошены! Эх, незадача! Не сообразил сразу, а теперь уж, наверное, поздно – наверняка сговориться успели. Впрочем, все равно, по одиночке их разбросать надо, пусть пока сидят. Самому в соседнюю деревню, Мештитак, отправиться – ведь именно туда воевода с дьяком ушли, да так по пути и пропали. Одному не стоит соваться – со стражей – да еще кузнеца Мишку прихватить, приятеля старого, ежели Текультин отпустит.

Текультин Власьич кузнеца отпустил – поскрипел, правда, сперва зубами – кузнец-то в крепости каждый день нужен, да ладно – уж если так надо… Поутру вышли с отрядом в Мештитак – Мишка-кузнец дорогу показывал.