Войку, сын Тудора

Да, вчерашний диван! — мысль султана то и дело возвращалась к нему. Много добрых речей Мухаммед услышал на том совете после того, как бросил собравшимся обычные слова: «Говорите, храбрецы! Говорите, мои мудрейшие!» Требовали оставить проклятую Сучаву — крепость сдастся потом сама, — повести армию дальше, в не разоренные еще цинуты земли бея Штефана. Тем же временем — собрать в Едирне новое великое войско, удвоить им свои силы на Молдове. Утверждали, что отступать нельзя, что это значит признать поражение; только вперед, к Мадьярщине и Польше! Более осторожные, придерживаясь того же мнения, советовали немного подождать — неведомо с чем возвратится Пири; ведь если беку суждена удача, это решительным образом изменит ход кампании. Но все они, отважные на словах, жаждущие крови, большей частью были мунтянами, молдавскими боярами. Победа султана была им нужна как жива вода в пустыне бедствия, его уход сулил неминучую гибель.

Только среди осман раздавались иные голоса, султан не мог не признать — очень смелые, ибо для трезвой речи и рассуждения в этот час требовалось также мужество. Люди устали, — говорили аги и беки, — многие обессилены голодом; кони и волы падают, среди людей ширится мор. Если пойдем вперед, сколько нас ни будет, силы врага останутся в тылу, подвоз возобновить не удастся. Да и войско Батория-бея, хорошо вооруженное и свежее, окажется в выгодном положении, чтобы зайти османам в тыл. Надо уходить, — с отвагой говорили трезвые голоса, — спасать армию, обозы, наряд. Будущею весной, может быть, бросив в тыл ак-ифлякам татар, быстрых, как ветер…

Может быть. Но сможет ли он, Мухаммед, возглавить тот новый поход? Не останется ли упрямый бей Штефан, к удивлению вселенной, не наказанным им, султаном Мухаммедом, самым могущественным властителем в этом мире?

На совете падишах объявил срединное решение. Подождать еще — окончания дела Пири-бека и других решительных предприятий, совершаемых с помощью союзников и друзей. А там — ударить снова всею силой, если потребуется — новой армией, с поддержкой орды. «Ваши смелые речи угодны всевышнему, — заключил, как всегда, Мухаммед свой диван. — Мы будем сражаться, и победа будет нам милостью и даром всемогущего аллаха».

Султан усмехнулся, чуть заметно помотал зеленой скромной чалмой. До чего ж жаждут крови здешнего бея сбежавшие от него бояре — Роман Гырбовэц, Сингурел и Пырвул. И новые мусульмане, чьи корни догнивают в здешних землях, — такие, как Саидир, носивший звание тайдже — начальника акинджи. Саидир был внуком богатого и славного боярина Дружи Старого, ближнего сановника господаря Александра Доброго, деда нынешнего господаря. Неужто на свете есть люди, у коих, если коснуться земли пращуров, рождается только злоба?

Пусть ненавидят, пускай лютуют. Делу султана Мухаммеда, делу народа осман ненависть и злоба ренегатов и кяфиров-предателей лишь на пользу. Пусть злобствуют больше всех, увлекая и тех осман, у коих благоразумие соседствует с отвагой; эти люди уже более турки, чем сами турки!

Близ южных ворот троих всадников — четвертый, палач и тень султана Кара-Али, следовал поодаль — встретила сплошная пелена смрадного дыма. Господствующие ветры в долине Сучавы дули с северо-запада, великий визирь Махмуд приказал устроить в этом месте костры, на которых сжигали тела умерших от холеры и моровой язвы. Мухаммед свернул в сторону прямо к лагерной ограде, и проехал вдоль земляного вала, зорко приглядываясь к каждой мелочи, но продолжая думать о своем. Мусселимы, саинджи и их начальники хорошо знали, что может последовать, если хотя бы одно бревно в частоколе покосится или будет шататься, если в откосах вала где-нибудь обнаружится изъян. Поэтому ограда всегда оказывалась в полном порядке. Султан тоже знал, почему так стараются квартирьеры и саперы его необъятного стана; потому только сильный приступ болезни мог помешать ему совершить свой ежедневный объезд.