Войку, сын Тудора

Уложив драгоценный футляр в висевший у пояса кожаный кошель, Фанци отвесил почтительный поклон человеку, который так легко завоевывал любовь каждого, кто ему служил. Штефан всегда оставался для своих людей волнующей и опасной загадкой; скорый гнев господаря могло умерить лишь свойственное ему глубокое чувство справедливости и умение ценить человека по его делам. Штефан уважал верность, отвагу и честь, и каждый в его земле, наверно, имел немало случаев в этом убедиться. Расчетливая храбрость воеводы, его прирожденное величие и ум, таланты полководца и правителя неизменно привлекали к нему любовь народа. Это Штефан, на глазах у Фанци, поднял свою страну от унижения, причиненного ей неудачной битвой и нападением орды. Это он поднял свой народ на продолжение борьбы, возжег перед ним надежду на победу. И люди Молдовы, воспрянув духом, отовсюду стекались снова под стяги воеводы Штефана.

Кодры, казалось, спали под летним зноем, гонимым ветром над кронами зеленых лесных гигантов. Но опытный взор венгерского рыцаря видел, как обманчив этот сон. Фанци видел, что кодры ожили; леса Молдовы вокруг захватчика наливались живою силой; в войско шли теперь даже те, кого здешний закон — по ратнику от очага — не неволил садиться на коня. Шли под хоругви князя старые воины, остававшиеся прежде на покое, шли зеленые юнцы. На пути то и дело встречались отряды, разъезды, засады, устроенные возможным врагам. На полянах ждали призыва к бою многочисленные четы крестьян и горожан. И когда появлялся князь, люди Земли Молдавской приветствовали его с восторгом и радостью. «Мы с тобой, государь! — говорили их бурные клики. — С тобой до победы или до погибели живота!»

Как он не был похож, этот умный, храбрый князь, на природного государя Фанци — суетного, тщеславного Матьяша! Спору нет, в душе Матьяша жило высокое благородство славного рода Корвинов, Матьяш был тоже отважен, умен, справедлив. Но Штефан служил, не щадя жизни, народу своей земли, король же Матьяш — одному себе. Штефан получал свою славу как заслуженный дар судьбы за труды на бранном поле, Матьяш ее добывал, боясь упустить, в забавах, часто — ребячьих. Забыв заветы отца, великого Яноша, король Матьяш мало думал о турках — единственной силе, по-настоящему опасной для его страны; король был истинным рыцарем, но не воителем; войны, в которые он ввязался с поляками, чехами и немцами, были, в сущности, большими турнирами… Штефан-воевода не играл в войну; он бился насмерть, порой со страшной жестокостью, за дело своего народа и земли.

Проводив Фанци до места, где того ждала отряжаемая для его охраны чета, Штефан-воевода поехал обратно вдоль опушки, откуда открывался вид на вражеский лагерь. В стане осман почти не было движения. Чадили зловонные костры, на которых сжигали умерших; да и сам стан казался мертвым, хотя князю было известно, что турки лишь затаились в своих шатрах, сберегая силы, медленно таявшие от лишений и голода. Только несколько пушек, способных вести навесной огонь, через равные промежутки времени однообразно ухали, забрасывая ядра в крепость, которая, казалось, была уже ими наполнена, как кошелка прилежной крестьянки — яйцами для продажи.

Штефан соскочил с коня, присел на пень, на котором один из куртян успел расстелить цветастый коврик. Огромная гусеница великой османской армии, изогнувшись вдоль течения Сучавы, лежала как на ладони перед воеводой. Штефан знал: со всех сторон, как прилежные муравьи, атакуют молдавские стяги заползшую на его землю ядовитую, смертельно опасную гадину. Отряды Земли Молдавской отрезали к ней отовсюду доступ, лишили ее пищи, без устали откусывают от мерзкой гостьи, частицу за частицей, живую плоть. Вражья гусеница к тому же больна, но она еще сильна, еще давит и пожирает нападающих. Однако выхода для нее уже нет, и придется ей, истекая отравой и кровью, погибнуть или уползти прочь.