Войку, сын Тудора

Внезапно опять наступила тишина. В свете факелов, со всех сторон бросавших кровавые блики на бледные лица пойманных в ловушку врагов, появился сам воевода. Рядом с ним, в сверкающих рыцарских латах, с мечом в руке вышел мессер Боргезе Гандульфи, венецианский посол, не пожелавший пропустить зрелища. Поодаль, тоже с мечом, скромно держался венгерский рыцарь Фанци.

— Бросай оружие, боярин, — сказал князь Ионашку Карабэцу, стоявшему в первом ряду пришельцев. — Бросайте оружие все — и останетесь в живых.

— Мы тоже, государь? — глухим голосом вымолвил Гырбовэц, в турецком платье державшийся рядом с другом.

— Вас, бояр, ожидает суд. Ваши ратники, кто из земли нашей, будут наказаны, но в живых останутся. Воинов-осман отпущу. Так будет, — твердо объявил Штефан и перекрестился.

— А вот и нет, кровавый князь, будь ты трижды проклят! — выплюнул Ионашку. — Приди и возьми нас, если можешь!

Но Штефан не хотел губить своих. Воевода махнул рукой, и в мунтян и турок опять полетели пули, дротики и стрелы; тучи стрел непрерывно жалили окруженных врагов. Толпа начала быстро редеть; уверенные в успехе, многие мунтяне и турки, чтобы было легче пробираться сквозь лес, не взяли с собой щитов, и теперь падали десятками. Толпа окруженных таяла на глазах в растущем кольце убитых и раненых, взывавших о помощи.

Карабэц поднял вдруг руку; Штефан подал знак прекратить стрельбу.

— Божий суд! — взревел боярин. — Я требую божьего суда!

— Именем какого бога требуешь, пан Ионашку? — холодно спросил господарь. — Нашего, или того, которому поклоняется твой хозяин?

— Бог у нас один! Требую божьего суда! — рычал Карабэц, понимая, что в этом ему не смогут отказать.

— Согласен! — раздался звонкий молодой голос, и из рядов своих войников выступил Войку Чербул. — На саблях, мечах или топорах, — как захочешь, боярин!

Штефан строго взглянул на горячего сотника, не дождавшегося, когда ответ будет дан его государем и воеводой.

— Погоди, пане капитан! — сказал князь, обращаясь прямо к молодому воину, и Чербул вздрогнул, поняв, что снова возвышен Штефаном, простившим его вины. — Погоди, здесь решаем мы! Ты получишь свой божий суд, предатель, — бросил он боярину, — раз уж вызвался биться с тобой честный воин, но только не сейчас. Пусть вначале все твои люди бросят оружие.

Османы — их оставалось уже немного — и несколько сотен мунтян бросили ятаганы и сабли. Воины Штефана начали отводить всех в бревенчатый загон, в котором прежде содержались коровы, козы и овцы, пригнанные из лесных деревень для кормления бойцов.

На опушке, откуда пришли ночные гости, в это время тоже звенели сабли, гремели о щиты топоры. Целое войско, намного большее, чем приведенное в кодры Карабэцом, столкнулось с мощной заставой, устроенной здесь по приказу воеводы. Мунтянские куртяне и янычары вломились было в лес, но тут на них повалились деревья, попадали с ветвей на плечи разъяренные войники. Кто не был раздавлен, искалечен, заколот — тот в страхе бросился назад. Алай за алаем и стяг за стягом османы и воины Лайоты продолжали наступать на молдавский заставный полк, выполняя приказ султана — во что бы то ни стало пробиться на помощь к застрявшим в лесу, подозрительно долго не возвращавшимся соратникам. Но истинного, нужного для победы порыва не было, несмотря на призывы Иса-бека, сражавшегося в первом ряду, на крики воинов-дервишей, бешено рвавшихся вперед. Османы боялись леса, мунтяне боялись его хозяев; те и другие боялись ночной темноты, неведомых опасностей, которые она могла таить, губительных ночных чар. Порыва не было; аскеры Иса-бека и куртяне вскоре остановились. Потоптавшись еще до утра на месте, обменявшись с молдаванами изощренной бранью и тысячами стрел, алаи и стяги Иса-бека вернулись за свой частокол.

Султан Мухаммед принял эту весть, казалось, с полным спокойствием. Никого не велел казнить. Иса-бека, с печальным взором вставшего перед его высоким креслом, отпустил мановением руки. И велел гулямам уложить себя в постель.

— О великий и милосердный, предо мною — твой знак, — прошептал Мухаммед, обращаясь к своему господу. — Я понял его, о вечный господин мой, и слушаюсь.

43

— Уж ты прости, княже, старика, — сказал логофэт Михул, входя в шатер воеводы, разбитый в новом лагере, не известном врагу. — Года мои нынче не те. Дозволь присесть.

— Садись, твоя милость, садись, — молвил Штефан. — Будь гостем, коль пожаловал.