Войку, сын Тудора

— Они теперь твои, готног Чербул, — серьезно промолвил князь. — Как видишь, сотникам часы порой нужнее, чем воеводам. Встань, сотник Чербул, служи Земле Молдавской столь же храбро, как в этот светлый день. А это кто с тобой? — добавил Штефан, переводя пронзительный взор на молодого турка. — Вместе с победой ты добыл нам и пленника? Да, вижу, птицу непростого пера!

— Это Юнис-бек, государь, — с ясным взором пояснил юноша, не знавший еще о судьбе военачальников-османов. — Он храбро дрался, но болото отдало его в мои руки.

— И кстати отдало, Чербул, — нахмурился воевода. — Ведь это Иса-бека сын, не так ли? Кровавого Иса-бека, прозванного грозой Семиградья. — Свирепея, князь забыл, что то же прозвище носил до сих пор он сам. — Отец сегодня сумел спастись, но сынка, слава Иисусу, болото вверило нашим рукам. Так пусть с ним будет, как с прочими, как стало бы с Исою, не успей он сбежать. На кол его, да живей!

Войку бросился к золоченому стремени господаря.

— Великий государь! Я обещал ему жизнь!

Штефан уставился на юношу.

— Ты — обещал, не мы, — процедил он сквозь зубы. — В бою был твой войницкий суд, теперь вершится княжий.

Войку с мольбою поднял руки.

— Не руши слово присягавшего тебе, государь! Не пятнай саблю своего ратника!

Мертвая тишина разлилась над долиной древней Ботны. Удивление на лице князя сменилось новым гневом, гнев — безудержной яростью. Рука потянулась к сабле, побелевшие зрачки впились в голубые юношеские глаза. Но Войку взора не опускал. Подался вперед, словно готовясь заслонить товарища, не раз уже доказывавший свою преданность московитин Володимер. Сурово глядели грозные куртяне княжьей дружины, войники-крестьяне. А дерзкий сосунок внизу, перед ним, все не опускал щенячьих ясных глаз, полных верности и обиды, отстаивая свое право на благородство, готовый за него умереть.

И Штефан опять овладел собой. Окаменели, словно лава после извержения, отлились вновь в бесстрастную маску искаженные яростью черты. Безумное пламя под сдвинутыми бровями сменилось холодным блеском.

— Пусть живет, — бросил князь. — Ради дела, сотворенного тобой. Но не смей, — сдерживаемое бешенство прорвалось опять на миг, — не смей являться мне на глаза.

Крепкая рука капитана Молодца — другая, раненная, висела на перевязи — подхватила Чербула и потащила от беды подальше к стягу. Следом Володимер, торопясь, подталкивал на ходу вторично спасенного Юнис-бека.

А Штефан, опять спокойный, с жестокой усмешкой смотрел, как перед ним на коленях, казалось — вприпрыжку, бегает развязанный войниками мунтянский лазутчик. Схваченный Войку шпион судорожными движениями напоминал собаку, старающуюся избавиться от вцепившегося ей под хвост колючего репья. Предатель выл и бился лицом о снег. Но господарь не собирался его казнить. Вражьего соглядатая ждали застенки Сучавской крепости, где мастер Хынку приемами особой тонкости сумеет, несомненно, заставить презренного выдать немало ценных тайн.

Брезгливо объехав шпиона, Штефан направил коня к тому месту, где попы возносили уже молитвы над телами павших за Молдову борцов. Ровными рядами братских чет лежали вместе молдаване, немцы, татары, гуситы-чехи, русины, литовцы, венгры. В бою пали восемьсот поляков и почти все триста мадьяр. Но больше всего — секеев: четыре тысячи семиградских войников полегли в невиданной сече, защищая Высокий Мост. К ним и к немногим оставшихся в живых товарищам их подъехал с соратниками господарь, опустив непокрытую голову, всматриваясь в мертвые лица людей, знакомых и по давним ратным спорам, и по пирам. А дальше, до самого горизонта, его люди складывали уже кучами тела убитых, задавленных в свалке, захлебнувшихся в топях воинов Сулеймана Гадымба. Росли и кое-где уже запылали смрадными кострами высокие горы вражеских тел.

Над долиной недавней битвы, помогая смерти сковывать еще теплые тела убитых, растекался подгоняемый тихим ветром крепчавший мороз.

18

Разложив лист сирийского пергамента на тугой коже большого турецкого бубна, московитин Володимер старательно вырисовывал нарядные буквы государевой грамоты. Послание, вчера составленное дьяком Цамблаком под диктовку самого Штефана, ранним утром было передано грамотным слугам господаря для переписки.