Воин аквилы

И до конца не успел ещё прокричать свою речь декурион, как из посветлевшей, овеянной утренним лёгким туманом лесной округи с дикими криками и воплями на слегка обескураженных, но не потерявших умения и выучки солдат охранения устремились варвары. Каледонцы, а может быть, и воины других племён, действуя заодно, огромным числом, вооружённые топорами и длинными мечами, словно ледяной ком обрушились на своего заклятого и ненавистного врага, не ощущая при этом не капли страха и смятения. Но спустя пару кровавых минут всем им, сынам негостеприимного севера провинции, пришлось ощутить на себе несколько иное обстоятельство, а именно всю слаженность и организованность римской обороны. Плечом к плечу, нисколько не уступая варварскому порыву, римские солдаты, проникнувшись энергией боя, кто успев спешится, а кто продолжая оставаться верхом, умело, все как один, несмотря на преобладающее число свирепого врага, держали свои позиции, постепенно всё сильнее вклиниваясь в беспощадную смертельную рубку. Бесстрашно действуя на вверенном боевом участке, а именно в хвосте обоза, Владиус, уже не будучи верхом, оглядевшись с ужасом, заметил, как же сильно поредели ряды находящихся поблизости соратников. Также своими чрезмерно возбуждёнными глазами декан вдруг заметил и то, что сквозь растянувшийся строй показались явившиеся не иначе как за жизнью самого молодого командира сразу два варвара. Прежде чем сойтись с двумя противниками в горниле смертного боя, отважный римлянин успел хорошенечко рассмотреть своих, возможно, уже последних в жизни врагов. Это были огромного роста и крепкого телосложения раскрашенные синей краской отнюдь не простые а, по-видимому, старшие и опытные воины с мечами и маленькими деревянными круглыми щитами в руках. Но не грозный вид и смертоносное оружие на мгновение особенно поразили Владиуса в своих скорых и непримиримых противниках. Нет, дикий необузданный животный испепеляющий свирепостью и храбростью взгляд стал венцом воспалённой ответной римской воинственности и, куда уж без неё, живой человеческой опаски. Декан прекрасно понимал: либо он сейчас постарается убить обоих этих грозных воинов северных племён, либо они без излишних шансов и пощады убьют его, ведь другого в подобной схватке быть не может. В левой руке у молодого римлянина был подобранный так кстати чуть ранее у одного из множества павших солдат охранения пилум, в правой руке Владиус держал свой верный меч гладиус. Ясно чувствовалось в пропитанном запахом крови и боли воздухе, что стрелки жизни и смерти предстоящего боя на небосводе судьбы пришли в движение, отсчитывая для кого-то из противников последние сущие мгновения. Более медлить и тем более над чем-то раздумывать было нельзя, и поэтому, собравшись воедино с силами и духом, Владиус, хорошенечко прицелившись, тотчас без излишнего промедления, как учили, быстро и умело метнул своё копьё в сторону бросившихся в атаку врагов, вмиг пронзив заострённым остриём пилума грудь одного из грозных воителей. Но противников было двое, а посему расслабляться и тем более давать слабину по-прежнему было смертельно опасно. А впрочем, как можно было расслабиться в непрекращающемся эхе боя, да ещё и видя перед собой троекратно обозлённого врага? Владиус всё это прекрасно понимал, ощущал и с неубывающей храбростью жаждал наконец сойтись со вторым варваром в схватке на мечах. В бесстрашии жаждал настолько, что сия эпохальная сцена без замедления и каких бы то ни было иллюзорных прелюдий вскоре настала, открыв тем самым горячий смертельный поединок. Схватку достойных друг друга оппонентов. Варвар хоть и был несколько высок и неуклюж, но что касаемо умения владеть мечом и отбиваться щитом, то в этом он нисколечко не уступал своему врагу-римлянину. Не уступал, намереваясь явно победить! Но, на равных сражаясь с молодым деканом, варвар ведь совсем не знал одного небольшого нюанса о своём противнике. Нюанса, заключающегося в том, что Владиус ещё за время своего пусть и трудного обучения в звании простого новобранца уже тогда сумел завоевать славу и известность среди соратников как один из самых лучших умельцев сражаться на мечах среди всех молодых легионеров целой когорты. Ведь если бы молодой римлянин, помимо усердия, дисциплинированности и грамоты, не проявил особенного умения ещё в чём-то, то заметил бы его уже тогда центурион Публий Флавий? Не факт. И вот поэтому в настоящий момент, храбро и бесстрашно сражаясь со столь неуступчивым врагом, Владиус, освободившись окончательно от частички неопытной скованности и опасливости и почувствовав, напротив, уверенность в видимости слабых сторонах врага, заметно приободрился. И после чего, в очередной раз виртуозно поменяв во владении мечом руку и пойдя в атаку на чуть опешившего от увиденного воина, одним резким и умелым махом выбил из содрогнувшихся кистей варвара меч и, не давая своему оппоненту шанса успеть ещё и вытащить из-за пазухи кинжал, проткнул врага насквозь. Бой завершился. И жаль, что только бой, а не вся эта кровавая и беспощадная битва. Немного придя в себя, декан, осмотревшись, вдруг невольно замер, охваченный подступившим изнутри очень болезненным обжигающим человеческим чувством. Чувством, говорящим ему о том, что он за короткое время впервые в жизни сразил сразу двух людей. Убил не в запале общего строя, а собственноручно, в горниле личного сражения. Да, личного и такого бескомпромиссного сражения, когда на кону стояло очень многое. А тем временем битва продолжалась, не думая утихать. Застывший с мечом в руках на перепутье, Владиус, видя всюду убивающих друг друга, воинов, слыша их израненные предсмертные всхлипы и стоны, заглушающиеся ржанием лошадей и шумом от треска мечей и копий, а также глядя на незатихающий порыв варваров, на секунду взмолившись всем богам, неожиданно вдруг вспомнил. Вспомнил об отце и матери, о дяде Овидии, о многих друзьях, сослуживцах и, конечно же, о самой любимой и дорогой прекрасной парфяночке Симин. Вспомнил о них всех и, попутно сжав носимую под доспехами у самого сердца драгоценность, утерянную возлюбленной, и, глазами сквозь охватившего обоз врага найдя взгляд также спешившегося и ещё живого Максиана, приготовился уж было мысленно вымолвить для своего, не страшащегося погибели духа, последний воинский клич. Но вдруг в этот же миг поблизости раздался громкий и ясный звук тубы. Звук римской тубы, от шума которой внезапно, точно каменные глыбы, сметавшие всё на своём пути, варвары разом испуганно опешили и вслед приближающемуся в нарастании эху начали потихонечку пятиться и отступать назад. Да и как могло быть иначе, ведь навстречу помрачневшей племенной воинской гуще на всех порах, не жалея своих лошадей, с нарастанием будоражащего звучания мчался неугомонный отряд римских всадников во главе с не менее лихим и отважным командиром, которого очень трудно было не заметить. Отблескивая гармонично сочетающимися с физически крепким телом прочными чешуйчатыми доспехами, предводитель отважных конников своим ярым и неугомонным наскоком нёс встрепенувшейся с обеих сторон воинственной рати лишь только один, пусть и сугубо разнозначный по смыслу, посыл. Посыл, выделяющийся для одних возможным спасением и, наоборот, для других ощущающийся скорым смертным кошмаром. И именно что скорым. Потому как, уже не имея физических и, что самое главное, морально-волевых сил, варвары, так до конца и не сломившие сопротивление отряда охранения колонны, а затем ещё и ощутив на своих израненных плечах воинственный напор неожиданно пришедшего на помощь римского отряда, не выдержав напора, кинулись суматошно и хаотично бежать и скрываться, устилая грудами умирающих в беспамятстве тел воинов завершающую пядь сей кровавой битвы. А точнее, бойни, в которой многим закалённым солдатам пришлось словно заново пережить обрамляющие седину страшные отголоски, а ещё невинным и молодым воинам в живой, а не в мнимой тренировочной действительности наконец увидеть весь мрачный свет кровавого карнавала войны, с которым отдельным воинствующим сердцам ещё только предстояло внутренне примириться. Чего, по правде сказать, уже нельзя было сказать о вкусившем и с ясной мудростью своего зоркого чутья хорошенечко прочувствовавшем сердцевину столь непростого аспекта молодом декане Владиусе. С размеренной внутренней властностью примерив ранее разделившиеся посредством веяний битвы душу и сердце, молодой римлянин, почувствовав умиротворённое облегчение, окончательно пришёл в себя и, горячим взглядом в застывшей тишине завидев живого Максиана, а также повсеместно снующих подле раненых и павших солдат, также оставшихся в живых римских воинов, тотчас мысленно возрадовался. Чисто по-человечески возрадовался вполне счастливому для многих концу и одновременно с раскалившимся в душе столь приятным отголоском вдруг услышал позади себя искромётное ржание остановившегося коня и шум спешившегося наездника. Недолго думая, декан повернулся в сторону донёсшегося ранее шума и, к своему блаженному удивлению, узрел прямо перед собой представшего в искрах солнечного свечения того самого неустрашимого командира спасительного конного отряда. Воина-всадника, точно овеянного ореолом мужественности и справедливости, выделяющихся столь благопристойных внутренних качеств, попутно подчёркиваемых также ещё и правильными чертами чуть бледноватого моложавого, но в то же время в меру закалённого лишениями и испытаниями лица. Возможно, Владиус вот так, не говоря ни слова, а лишь безмятежно любуясь храбростью незнакомого пока ещё воителя, мог простоять и не одну дюжину секунд. Вполне. Но вот только этот самый неустрашимый командир отважных конников, в отличие от молодого декана, совсем не помышлял о долгом молчании, и потому, быстро сделав шаг навстречу к словно окаменевшему оппоненту, бесстрашный конник тихонечко приподнял правую руку и притягательно-доверительно заявил: