Воин Доброй Удачи

Она смотрит мимо теней тех, кто смеется и кричит по-кошачьи. Она смотрит на него, на короля-нелюдя. Она взывает к ужасу, который видит в его огромных глазах. Она сплевывает кровь и, всхлипывая, произносит его настоящее имя.

Но он просто наблюдает…

Она знает, что он все вспомнит.

* * *

В ту же ночь он приходит к маленькой девочке, король-нелюдь. Он опускается на колени рядом с ней и протягивает ей почерневший кончик пальца.

– Возьми его, – говорит он. – Береги его. Он сделает тебя сильной.

Маленькая девочка сжимает его руку, останавливает ее. Она сжимает его палец, а затем прижимает испачканный кончик к его собственным губам. Она поднимается, заключает его в объятия и высасывает магию из его рта. Его сила пробегает по ее коже, а затем впитывается в нее, смывая созвездие боли.

– Ты мог бы остановить его… – рыдая, хрипит маленькая девочка.

– Я мог бы остановить его, – говорит он, опуская свой торжественный взгляд.

И уходит в темноту.

* * *

На следующее утро открывается ее Око Судии.

Избитая, чувствующая, как боль пробирает ее до костей, она завтракает с покрытыми угольными струпьями демонами. Даже старый волшебник сидит с покрытой волдырями кожей, и его окружает тень будущих испытаний его души. Галиан смотрит на нее и что-то бормочет остальным, и смех проносится по их компании мелкими, раздраженными шквалами. И кажется, она видит это, нагромождение греха – бесчестия во всем его зверином разнообразии. Воровство и предательство, обман и чревоугодие, тщеславие и жестокость, а также убийство – прежде всего убийство.

– Насчет твоих визгов… – говорит ей Галиан, и лицо его мрачнеет от насмешки. – Тебе действительно следует почаще перебегать дорогу капитану. Мы с мальчиками были совершенно ошарашены.

Поквас откровенно смеется. Ксонгис ухмыляется, занимаясь своим луком.

Она всегда удивлялась преображению Галиана. Поначалу он казался другом, человеком, которому можно доверять, хотя бы потому, что он был ироничным и здравомыслящим. Но по мере того как его борода росла, а одежда и снаряжение гнили, он становился все более отдаленным, все более трудным для доверия. Тяготы пути, думала она, вспоминая, сколько милых душ на ее глазах озлобил бордель.

Но теперь, видя его явленным в божественном свете, она понимает, что месяцы лишений – и даже квирри – очень мало изменили его. Он один из тех людей, которых можно любить или презирать в зависимости от его капризного отношения к товарищам. Милостивый и щедрый с теми, кого он считал своими друзьями, и совершенно не заботящийся о других.

– Багровая бабочка… – бормочет она, моргая от чужих воспоминаний.

Ухмылка мужчины дрогнула.

– Чего?

– Ты изнасиловал ребенка, – говорит она бывшему солдату. – Девочку. Ты убил ее, пытаясь заглушить крики… Ты все еще видишь во сне багровую бабочку, которую твоя окровавленная ладонь оставила на ее лице…

Все трое мужчин застывают на месте. Поквас смотрит на Галиана, ожидая насмешливого опровержения, которое так и не звучит. Какая-то жалость просачивается сквозь нее, когда она наблюдает, как ужас и высокомерие смешиваются в глазах Галиана.

Она знает, что отныне его шутки будут скрытыми, незаметными. Пугливыми.

Из всех Шкуродеров ни на одном не висит более сильного проклятия, чем на Клирике, чьи грехи настолько глубоки, что она едва может взглянуть на него, ее глаза сопротивляются этому. Он – невозможная фигура, вздымающаяся пестрота чудовищ, ангельская красота, омраченная колдовским уродством, запятнанная веками моральной непристойности.

Но капитан, пожалуй, самый страшный из них. Она видит священный блеск двух хор, пылающих белизной сквозь его рваную тунику и между деталями кольчуги – противоречие, усиливающее седой отпечаток его прегрешений. Убийство оставило множество отпечатков на его коже, трещины одних жертв пересекаются трещинами других. Жестокость дымится из его глаз.

Он объявляет, что пора в путь, а затем, по непонятной причине, Око Судии закрывается. Грехи исчезают где-то внутри, как в негорящем дереве. Правильное и неправильное в этом мире снова скрыто.

Ее били много раз. Избиение было просто предпоследним ритуалом в суматохе мелких и подлых церемоний, которые составляли жизнь в борделе. Еще ребенком она узнала, что некоторые мужчины находят блаженство только в ярости, а кульминацию – в унижении. И в детстве она научилась убегать от своего тела, прятаться за широко открытыми глазами. Оставляя последний глоток. Ее тело плакало, стонало и даже кричало, и все же она всегда была там, спрятанная на виду, спокойно ожидающая, когда буря пройдет. У нее оставался один глоток.

Возмущение приходило позже, когда она возвращалась и обнаруживала, что ее тело свернулось калачиком и рыдает.