Воин Доброй Удачи

Имхайлас становился все более скрытным во время своих визитов. Мало у кого из женщин было столько причин презирать мужчин, считать их тщеславными, жестокими, даже смешными, как у Эсменет, и все же она обнаружила, что тоскует не только по самому Имхайласу, человеку, который пожертвовал всем ради нее, но и по простой ауре его силы. Когда они были вдвоем с Нари, казалось, может случиться что угодно и они окажутся беспомощными. Они были беженцами. Но когда он подходил к ним, принося с собой запах всеобщего напряжения, они начинали чувствовать себя почти маленькой армией.

Какой бы грубой, обезьяньей она ни была, мужская сила представляла собой столько же надежд, сколько и угроз. Мужчины, рассуждала она, были хорошим тонизирующим средством против мужчин.

Он выкрасил волосы и бороду в черный цвет, что, вероятно, объясняло едва не вырвавшийся у Нари крик. А еще он переоделся: теперь на нем была кожаная куртка с железными кольцами поверх синей хлопчатобумажной туники. Подмышки у него были черными, а бедра скользкими от пота. Его рост всегда удивлял Эсменет, сколько бы раз она его ни видела. Она не могла смотреть на его руки, не ощущая призрака их объятий.

Его лицо выглядело более сильным из-за черной бороды. Его голубые глаза стали еще более холодными и, если это было возможно, еще более влажными от преданности. Он стал казаться ей воплощением прибежища, единственной душой, которой она могла доверять, и она глубоко любила его за это.

Эсменет застыла там, где стояла. Ей достаточно было увидеть выражение его лица, чтобы понять, что он нашел ответ на ее самый отчаянный вопрос.

Имхайлас отодвинул встревоженную Нари в сторону, шагнул вперед и тут же упал на колени у ног своей императрицы. Он хорошо ее знал. Знал, что она никогда не простит ему напрасных проволочек. Поэтому он произнес именно то, что она увидела в его глазах.

– Все, ваша милость… – начал он и сделал паузу, чтобы сглотнуть. – Все считают, что Кельмомас прячется вместе с вами. Он не у Майтанета.

Эти слова не столько взорвались внутри ее, сколько взорвали ее саму, словно бытие стало осязаемым, и щемящее чувство потери проскользнуло на свое место. Сначала Самармас, а теперь… теперь…

Так долго Кельмомас был самой сильной и надежной ее частью, а ее сердце было его гнездом. Теперь он был вырван из ее тела. Она могла только упасть назад, истекая кровью.

Кельмомас… Ее дорогой, чуткий, милый…

– Ваша милость! – воскликнул Имхайлас. Каким-то образом ему удалось поймать ее, когда она была уже в полуобморочном состоянии. – Ваша милость – пожалуйста! Вы должны мне поверить! Майтанет действительно не знает, где находится Кельмомас… Он жив, ваша милость, он жив! Вопрос только в том, кто это сделал. Кто мог тайком вывезти его из дворца? Кто его спрятал?

И поскольку Имхайлас был послушной душой, одним из тех слуг, которые действительно ставили желания своих хозяев выше собственных, он начал перечислять всех тех, кто мог бы взять ее сына под свою защиту: экзальт-министров, рабов-телохранителей, офицеров армии и гвардии. Он знал, что его известие встревожит ее, поэтому заранее отрепетировал свои ободрения, свои доводы против полного отчаяния.

Она немного пришла в себя от силы его пылкости, от красоты его искренних признаний. Но она не слушала его по-настоящему. Вместо этого она подумала о дворце, о лабиринте, скрытом в тайных залах Андиаминских Высот.

И это казалось ей второй материнской защитой для ее ребенка… тонкости ее дома.

«Пожалуйста, сохрани его в безопасности».

* * *

Он тащит его и пыхтит, потому что взрослые такие большие и тяжелые. Вытирает, вытирает кровь, потому что взрослые становятся очень внимательными, когда один из них пропадает. Затем тянет его еще дальше, вниз, в темноту, где только память обладала зрением.

Падает, ухмыляясь, когда мертвый рыцарь рухнул в колодец.

Потом разделывает, режет.

Кусает, жует – в следующий раз он должен быть быстрее, чтобы мясо не стало таким холодным.

Жует, жует и плачет…

Скучает по маме.

* * *

– Так что ты говоришь?

– Мы можем доверять этому человеку, ваша милость. Я в этом уверен.

Эсменет, как обычно, сидела на диване, а Имхайлас, скрестив ноги, устроился возле нее на полу. Нари лежала, свернувшись калачиком, на своей кровати и наблюдала за ними с каким-то равнодушным видом. Масляная лампа, стоявшая на полу, давала освещение, углубляя желтизну стен, делая чернильными углубления между плитками и отбрасывая раздутые тени присутствующих на дальние уголки квартиры.

– Ты хочешь сказать, что я должна бежать из Момемна! Да еще и на невольничьем корабле!

Имхайлас стал осторожен, как он всегда делал, когда говорил о ее более диких надеждах.

– Я не говорю, что вы должны бежать, ваша милость. Я говорю, что у вас нет выбора.

– Как я могу надеяться вернуть мантию, если…