Воин Доброй Удачи

А ее дети, как она уже поняла, были действительно всем, что имело значение. Несмотря на мрачное настроение, бесконечные тревожные часы, беспокойство, которое, казалось, постоянно грозило безумием, она нашла передышку в своем вынужденном уединении. Когда дело доходило до титулов, полномочий и привилегий, она чувствовала себя гораздо в большей степени раскрепощенной, чем обделенной. Она уже забыла, каково это – жить жизнью, сосредоточенной только на самых элементарных потребностях и страстях. Она совсем забыла о том, как медленно бьется сердце простоты.

«Пусть императрица умрет, а блудница останется жить», – иногда ловила она себя на этой мысли. Пока ее дети могут жить свободно и безопасно, какое ей дело до облака проклятий, которым была империя?

Только Нари мешала ей открыто признаться в этом чувстве. Девушка продолжала заниматься своим ремеслом, несмотря на Имхайласа и его жестокий запрет, несмотря на настороженные глаза и уши святой императрицы.

– Вы не знаете, – сказала она однажды Эсменет, со слезами на глазах пытаясь объясниться. – Вы не знаете… наглости моих соседей. Если я прекращу это делать, они подумают, что у меня есть покровитель, что кто-то великий взял меня в любовницы… Они станут завидовать – вы даже не представляете, как они будут завидовать!

Но Эсменет знала это наверняка. В прошлой жизни одна из ее соседок-блудниц столкнула ее с лестницы своего дома из-за зависти к ее клиентам. Так что она довольствовалась тем, что изображала больную мать девушки, лежа в своей кровати за ширмой, в то время как Нари задыхалась и окрыленно стонала под хрюкающими мужчинами. Кастовая аристократка, рожденная с теми привилегиями, которые дал ей Келлхус, на месте Эсменет должна была умереть, как ей казалось. Часть ее гордости была бы уничтожена. Но она не принадлежала к кастовой знати. Она была тем, кем была всегда – старой шлюхой. В отличие от многих других, она не нуждалась в том, чтобы Анасуримбор Келлхус показывал ей баррикады тщеславия и самомнения. Ее гордость была растоптана в грязь давным-давно.

Ее тревожила не гордость, а страхи.

Слушать Нари означало слушать саму себя – такую, какой она была когда-то, чтобы снова стать ножнами для острия, сменяющегося острием. И Эсменет все это знала, помнила с поразительной ясностью. Зыбкое мгновение проникновения, задержанное дыхание, а затем выпущенный выдох, слишком быстрый, чтобы быть захваченным такой неуклюжей страстью, как сожаление. Скрежещущее щекотание маленького и пронзительная боль большого. Быть ударом кремня, никогда не зная, какой огонь будет в ней зажжен, отвращение, нежность или задыхающееся удовольствие. Сделать орудие из своего смятения, сделать театр из своей вздрагивающей, трепещущей фигуры, которая так распаляла мужчин.

Но вот чего она не знала по-настоящему, так это опасности.

Конечно, она уважала свое ремесло. У нее были свои правила, свои меры предосторожности. Никаких пьяниц, если только она их хорошо не знает. Ни белокожих погонщиков, ни чернокожих наемников. Никого с язвами. Но она всегда, и ей было трудно думать об этом, верила, что она больше, чем все мужчины, которые ее использовали. Она была по меньшей мере так же озлоблена, как и другие шлюхи, и, возможно, более склонна к жалости к себе. Но она никогда не видела себя жертвой – во всяком случае, по-настоящему. Для нее это не было так очевидно, как для Нари…

Она не считала себя одиноким ребенком, которого используют и которым торгуют похотливые и опасные мужчины.

Иногда, заглядывая в узкие щели между панелями ширмы, она видела их лица, когда они трудились над девушкой, и сжимала кулаки от ужаса, настолько уверенная, что кто бы это ни был, он сломает ей шею ради простого господства над ней. Иногда, когда высокая тень уходила, она смотрела на Нари, лежащую обнаженной на скомканных и грязных одеялах и поднимающую руку, словно она собиралась заговорить с кем-то, но потом нерешительно опускающую ее. А низложенная императрица Трех Морей лежала, раздираемая мыслями о богах и животных, о разбитом сердце и об осквернении, о чистоте, которая скрывается в непонятных промежутках между ними. Мир казался местом гниющих алчущих жителей, а люди – не более чем шранками, просто более сложно устроенными.

Она тосковала по своему дворцу и обожающим ее рабам, по солнечному свету, пробивающемуся сквозь ароматный пар, и по скрытому пению хоров. И она плакала так тихо, как только могла, из-за отсутствия своего маленького сына.

– Мне… стыдно, – сказала ей однажды девушка.

– Почему тебе должно быть стыдно?

– Потому что… Вы могли бы проклясть меня и отправить в ад.

Императрица снисходительно кивнула.

– Значит, ты все-таки боишься… а не стыдишься.

– Вы – его сосуд! – воскликнула Нари. – Я была у Скуари и видела его рядом с вами. Святой аспект-император. Он – бог, я в этом уверена!

После этих слов наступила тишина, которую могло заполнить только поверхностное дыхание.

– А что, если бы он был просто человеком, Нари? – спросила Эсменет.

Она так и не поняла мрачного каприза, заставившего ее произнести эти слова, хотя и пожалела о них.