Воин Доброй Удачи

Многие мгновенно упали на колени, в том числе и Финерса, и на его подвижном лице мелькнула тень улыбки. Некоторые начали пристыженно и унизительно пресмыкаться, бормоча молитвы стоящей под золотыми идолами правительнице. Но большинство инчаусти остались стоять, удерживаемые своим гневом и примером своих нерешительных братьев.

– На колени! Ибо те, кто стоит сейчас, стоят вместе с грязным Голготтератом! – крикнула Эсменет.

Она говорила с жаром, с душераздирающим жаром. Если понадобится, она погонит тысячи людей под меч палача. Она сожжет Момемн дотла – менестрели обвинили ее в сожжении Каритусаля, и она сделает это в реальности…

Все, что угодно, лишь бы ее дети были в безопасности!

– Ибо сама вечность висит на волоске вокруг вас!

Последние из инчаусти смягчились, опустились на колени, а затем уткнулись лицом в пол. Она смотрела, как чувство распространяется среди них, словно болезнь, словно чудесное превращение, делающее из веры безумие, а из катастрофы – божественное откровение. И они могли чувствовать его, она знала это. Все они чувствовали, как сила исходит от ее хрупкой окровавленной фигуры. А потом, через месяцы или годы они умрут, думая, что это самый важный, самый славный момент в их жизни…

Момент, когда они пресмыкались перед святой императрицей.

Чувство триумфа, не похожее ни на одно из тех, что она когда-либо испытывала, пронзило ее до самой последней жилки – восторг, превзошедший все ее тело, буйное постоянство ее самой и подчиненного ей мира. Казалось, стоит ей только высоко поднять руки, и сама земля будет хлопать, как одеяло, которое трясут. И она посмотрела вниз с властным удовлетворением, упиваясь этим мгновением силы…

Ибо пока она смотрела, собравшиеся кающиеся начали озираться в изумлении и тревожном замешательстве.

Рев, который был ее благочестивым хором, ее доказательством несогласия с Майтанетом, стал тише, а затем и вовсе прекратился. Толпа чудесным образом замолчала…

И на какое-то мгновение им показалось, что вся империя встала перед ними на колени.

Но что-то… что-то вроде ритмичного пульса… он заполнил тишину, поднявшись из глубоких храмовых подземелий. Она сразу же узнала его, хотя ее душа отказывалась верить этому знанию. Ибо этот звук все еще звучал в самых темных ее снах.

Снах о воюющем Шайгеке… о безлюдных пустошах и о жалких страданиях, которыми был Карасканд.

Снах о святом Шайме, вырванном из рук язычников.

Бой военных барабанов. Фанимских барабанов.

Императрица Трех Морей повернулась к идолу Анагки, который каким-то извращенным образом сверкал золотом над неподвижной фигурой мертвого шрайи. Рядом с ней бесстрастно стоял почти обнаженный убийца.

Она начала смеяться – теребить свои волосы и смеяться…

Такой коварной шлюхой была судьба.

Глава 13 Библиотека Сауглиша

Истина всей государственности лежит в руинах прежних эпох, ибо там мы видим предельную сумму алчности и честолюбия.

Стремитесь править только один день, ибо немногим больше будет дано вам.

Как любят говорить сику, Ку’Джара Синмой мертв.

Готагга. «Параполис»

И все же душа не спешит покидать этот мир – Как запах навязчивый в воздухе будет витать, Цепляться за жизнь, как моряк, чей корабль утонул, От адских глубин до последнего будет бежать.

Гиргалла. «Эпос Сауглиша»

Позднее лето,

20-й год Новой Империи (4132 год Бивня),

развалины Сауглиша

Удушье. Слепота и растерянность.

Сначала Акхеймиону показалось, что его душит кляп, но потом он понял, что его рот свободен. Неужели они надели ему на голову мешок? Он бил себя по рукам и ногам, понимая, что не связан, но не мог сдвинуться с места дальше чем на расстояние вытянутой руки.

Саркофаг. Гроб. Он был в чем-то вроде…

Сон.

Паника старого волшебника уменьшилась, даже когда паника древней души, в которую он превратился, вспыхнула яростью. Это был Анасуримбор Нау-Кайюти, бич Консульта, принц Верховного Норсира – истребитель драконов! Он бил в стены своей каменной тюрьмы с праведной яростью и выл. Он проклинал имя своей негодной жены.

Но закрытый короб, в котором он лежал, стал горячим от его усилий, и воздух начал покидать его. Вскоре он уже задыхался, его бочкообразная грудь вздымалась, как кузнечные мехи. Еще немного времени – и он уже не мог делать ничего, кроме как царапать свою тюрьму, и его мысли путались от стыда и потери ориентации…

Подумать только, такой человек, как он, умрет, царапаясь.