Воин Доброй Удачи

– Я дым, поднимающийся от ваших городов! – выкрикнул Нелюдь. – Я ужас, который пленяет! Красота, что гонит и понукает!

И они собрались перед ним, один – упав на колени, иные – держась поодаль с недоверием и страхом. Один за другим они открывали рты под его указующим перстом.

– Я лот!

Двенадцать путников, похожие на серые тени в облаках пыли, склонились в ритме напряженной ходьбы. Леса, обширные и густонаселенные, остались позади. Волнующееся море, на котором не остается следов, также лежало за спиной. Павшие по пути давно превратились в гниющие останки.

Степи расстилались, словно во сне.

Еды осталось мало. Ксонгис беспрестанно обследовал землю в поисках полевок и других грызунов, ведя отряд по ветру к той или иной высоко кружащей птице. Набредая на охотничьи угодья, он приводил Колдуна, чтобы разрыть землю, пока другие стояли наготове с оружием в руках. Магические огни вспахивали землю широкими пластами. Когда имперский охотник догадывался о случившемся, большая часть зверьков была уже убита, а остальных, оглушенных или изувеченных, было легко насадить на вертел. У Мимары, жадно поедавшей толстых крыс, лицо и пальцы лоснились от жира в вечернем сумраке. Но поскольку угодья попадались не всегда, путники складывали недоеденные остатки в свои сумки.

Вот это и убило Хиликаса: хворь от испорченного мяса.

От двенадцати осталось одиннадцать.

Ночью путь им освещали только звезды. Капитан говорил только с Клириком, изрекая продолжительные негромкие наставления, которых никто не мог разобрать. Остальные жались друг к другу, как потерпевшие кораблекрушение, жалкие кучки, разделенные бездной изнеможения. Галиан добивался расположения Ксонгиса и Покваса. Эта троица притесняла других мнительным тоном, насмехаясь над ними, а порой и нагло разглядывая, только чтобы отвести глаза, когда объект осмотра оборачивался к ним с вопросом. Конгер и Вонард редко заговаривали, но неизменно держались плечом к плечу, в пути и на привалах. Сарл сидел один, отощавший и уже гораздо менее склонный разыгрывать прежнюю роль сержанта. Мимара не раз замечала, как он смотрит на Капитана, но так и не смогла понять, что мелькает в его глазах – обожание или желание его убить.

Из Ущербов остался только Колл. Мимаре еще не приходилось встречать человека настолько обманчивого. Но он просыпался без слов и так же молча присоединялся к их долгому маршу. Казалось, что он отказался от речи, полагая, что все удовольствия принадлежат толстякам. Он бросил оружие и свой пояс, довольствуясь шнурком с эфеса своего палаша, который нес, примотав к голове, так что лезвие болталось без ножен у него за спиной.

Однажды Мимара заметила, как он сплевывает кровь. Десны его начали кровоточить.

О своем животе она старалась не думать.

Порой, бредя в пыльной прохладе утра или под резким иссушающим полуденным солнцем, она крепко зажмуривалась и открывала глаза, как узник, которому больше всего нужно поспать. Остальные устало тащились в пыли, рассеявшись по серовато-коричневой равнине, протянувшейся до выцветшего неба…

Они шли, словно во сне.

– Как я любил вас! – причитал Нелюдь. – Так сильно, что готов был свернуть горы!

Звезды пологом покрывали небо, и ночной купол мерцал бесчисленными точками света. В тени ненастоящего человека скальперы клонили свои головы, открывали рты с младенческой потребностью, с детским изумлением.

– Настолько, что отрекся от своих братьев!

Они с ликованием взмахивали руками, смеясь, восторженно вскрикивали.

– Настолько, что принял проклятие!

Колл взирал на них из темноты.

Колдун читал давно умерших поэтов, его голос звучал удивительно мягко и звонко. Рассуждал о метафизике, истории и даже астрологии.

Старик в полусгнивших лохмотьях. Древний маг-гностик.

Но больше всего – учитель.

– Кирри, – сказал он Мимаре как-то вечером. – Оно заостряет память, делает ее такой, будто… тебе ведомо все, что когда-либо узнал.

– Я счастлива, – ответила она, прижимаясь щекой к поднятым коленям.

Лучезарная улыбка осветила его бородатое лицо.

– Да… и я иногда.

Он на секунду нахмурился.

Но тут же опять улыбнулся.

– Степи проносились, как во сне.

– Она сидела одна в высокой траве, думая: «Как можно быть такой красивой?»

Ее саму зачаровывала пленительная линия подбородка и щек, мягко загибающаяся к мочке уха. Она понимала все удовольствие, которое зеркала дарят красивым. Ей не было чуждо тщеславие. В борделе они с другими девицами беспрерывно прихорашивались и наряжались, обмениваясь дурацкими комплиментами и завистливыми взглядами. Красота, может, и была средством их порабощения, но это было их единственное богатство, и они добивались ее, как пьяницы – вина и ликера. Отнимите ее, и люди станут высоко ценить свои горести. Если только не винить в них весь мир.

– Я знаю, что ты делаешь, – прошептала она существу по имени Сома.

– И что же я делаю?