Воин из Киригуа

Но и это было еще не все. Через каждые десять ступеней в центре стояли троны, на которых восседали каменные владыки в нарядных одеяниях; на головах у них красовались шлемы с пышными плюмажами. Рука мастера точно передала все мельчайшие детали. Яркие краски, наложенные на скульптуры, играли в солнечных лучах, как радуга.

Смешавшись с толпой, зачарованные, поднимались по ступеням чудесной лестницы Хун-Ахау с женой. Им даже немного страшно было становиться на камни, так пышно разукрашенные.

На одной из широких площадок работало человек десять рабов. Они укрепляли выступ, на котором возвышалась статуя какого-то божества. Прохожие равнодушно проходили мимо, не оглядываясь на работавших. Один из рабов, совсем уже старик, страшно худой, внезапно упал. Тотчас надсмотрщик, подняв палку, бросился к нему. Но в это время со стороны стадиона раздались громкие крики. Видимо, игра пришла к концу. И надсмотрщик, решив, что упавший не уйдет от наказания, отбежал в сторону, чтобы посмотреть, что происходит на стадионе.

— Подожди меня здесь, — поспешно проговорил Хун-Ахау жене, показывая ей на противоположную балюстраду. Сам же подбежал к упавшему, поднял его голову и быстро протянул ему кукурузную лепешку. Старик стал жадно есть, глотая непережеванные куски и со страхом поглядывая в ту сторону, куда скрылся надсмотрщик.

Побросав работу, рабы окружили Хун-Ахау.

— Откуда ты?

— Он похож на воина из Киригуа, — тихо сказал самый молодой раб.

— Да, я знаю, что меня так называют иногда, — удивленно ответил Хун-Ахау. — Но я живу в Чаламте.

Его уже не слушали.

— Воин из Киригуа! Я дождался твоего прихода, — прошептал старик.

— Это он, воин из Киригуа! — пронеслось над площадкой.

И тогда один раб, высокий и плечистый, расталкивая остальных, приблизился к Хун-Ахау и проговорил:

— Сейчас уходи, пока не вернулся надсмотрщик. Но ночью мы будем ждать тебя. — Он тут же объяснил, как пройти к хижине, в которой ночуют рабы, и добавил: — Спросишь меня, меня зовут Мутупуль. Мы давно ждем тебя…

Издали показалась фигура надсмотрщика; Хун-Ахау отошел в сторону, взял за руку Иш-Кусам и направился вниз по лестнице. Все произошло так быстро, что в толпе людей, поднимавшихся в храм и спускавшихся из него, никто ничего не заметил. Наши путники как ни в чем не бывало пошли дальше, расспрашивая, как пройти на рынок…

Вернулись они в Чаламте только на пятый день.

— Жена в дороге заболела, — оправдывался Хун-Ахау, положив перед батабом подношения, купленные почти что на всю выручку от проданных товаров.

Кавох отнесся к этому равнодушно, но подарки взял.

В тот же день ближайшие друзья узнали, что задержался он в Копане не из-за болезни Иш-Кусам.

Снова уснуло Чаламте. И снова в хижине у Хун-Ахау собрались друзья.

— Четыре ночи подряд, — рассказывал он, — мне удавалось пробираться в сараи, в которых ночуют рабы. Среди них немало забитых, всего боящихся, нерешительных. Но большинство не такие. И я много советовался с лучшими из них. Особенно с одним, его зовут Мутупуль. Он свел меня с самыми смелыми, самыми решительными. Все говорят одно: дальше нельзя терпеть…

— Дальше нельзя терпеть, — отозвался Эсанаб. Он накануне уплатил подати и батабу, и в Копан. Теперь его семье нечего было есть. — Ни зерна ишима, ни единого боба не осталось в моей хижине, — с отчаяньем в голосе проговорил он, обращаясь к собравшимся.

— Дальше нельзя терпеть! — поддержали они его.

— Что же нам делать? — спросил Ах-Мис.

— В Копане, — начал Хун-Ахау, — мне рассказали историю одного города. Города этого больше нет, его съели джунгли. Никто точно не знает, что произошло. Одни считают, что не выдержали рабы, восстали и разрушили город. Другие объясняют по-иному: рабы, ремесленники и землепашцы сговорились и покинули город, ушли навсегда в новые земли, подальше от своих властелинов. А без них город умер…

Хун-Ахау замолк и оглядел слушавших. Поняли ли они его? Вот Эсанаб поднял голову, в глазах его затаенный огонь.

— Когда наши женщины растирают кукурузу на лепешки, — тихо сказал он, — они берут зерно небольшими пригоршнями. Так его легче растереть. Нас тоже разотрут и уничтожат, если мы не пойдем все вместе!

— Куда пойдем? — раздался испуганный голос.

— Дорога у нас только одна, — отчетливо произнес Хун-Ахау. — На Копан! Рабы ждут нас!

— Помогите нам, боги, — сказал старый На-Цин, — будьте милостивы к нашим детям!

— Нашим детям должны помочь мы сами, — тихо возразил Хун-Ахау.

Он и не подозревал, что слова эти окажутся пророческими, а участь маленького Укана в скором времени решит очень многое, и не только в его судьбе…

Прошло несколько месяцев, и новое бедствие обрушилось на земледельцев: засуха. Все на полях горело и сохло. Денно и нощно молились жрецы, принося богам обильные жертвы. И все чаще собирались в хижине Хун-Ахау люди, все чаще приходили гонцы из соседних селений к «воину из Киригуа».

— Что делать? Как жить дальше? — спрашивали они.

А засуха не прекращалась. Ни единой капли дождя не упало на иссохшую, покрывшуюся трещинами землю.