Война

Через год службы Игорь окончательно понял: его место в спецназе. Ему нравилась эта работа, и другой карьеры, кроме военной, он уже не представлял. А потому после дембеля, не задумываясь, заключил контракт.

…На третий день пути вышли на каменистое плато. Под ногами — сплошной камень, ровный, как асфальт. Когда–то здесь были вулканы. А еще раньше — море.

Жар от нагретого камня шел просто невыносимый, и к середине дня все отупели от жары — брели просто так, по привычке, за Палкевичем. А тому хоть бы что — вышагивает, как по бульвару с тросточкой.

А потом вдруг посреди этого раскаленного каменного моря появился оазис — самый настоящий рай с финиковыми пальмами и травой. И что совсем поразительно — с речкой. Да, да, с самой настоящей горной речкой с ледяной водой посреди Сахары. По колено, правда, но все же.

«Жалко, Сашки нету, — подумал Игорь, окунаясь в холодную воду. — Ему бы здесь понравилось. Тоже любитель экстрима».

Эти тренинги на выживание каждый год проводил польский путешественник Яцек Палкевич. Суть их сводилась к тому, что десять лучших спецназовцев из разных силовых ведомств каждый год тренируются в экстремальных условиях: в пустыне, в джунглях или в горах. Никогда не знаешь, где воевать придется. По чеченским горам тоже вот никто лазить не собирался, а пришлось.

В одной из таких экспедиций — в марокканскую Сахару — оказался и командир четвертой группы особого назначения отряда спецназа «Русь» лейтенант Игорь Мокров. Как один из лучших.

По силе ощущений эти тренинги можно было сравнить разве что с экзаменом на кра- повый берет. Или с войной.

Первый раз он попал на войну десятого мая двухтысячного — эту дату Игорь запомнил хорошо. Потому что девятого был День Победы, «русичи» участвовали в показательных выступлениях в Лефортовском парке, а в три часа ночи они уже грузились на борт и в пять утра месили жирную чеченскую глину в Ханкале.

Ханкала. Ворота войны; все начинается здесь. Бывший военный аэродром. Несколько разбитых в хлам пятиэтажек летного городка, в которых не осталось ни одной целой комнаты, ни одной доски или оконной рамы: все, что могло гореть, пожгла зимой чумазая пехота. Рядом, за забором — комплекс административных зданий. Говорят, что здесь была дача Масхадова. И еще говорят, что в этих подвалах пытали людей. Здесь до сих пор все заминировано.

Дальше, за насыпью — Грозный. Каждую ночь там стреляют, и каждое утро бэтээры привозят оттуда убитых и раненых.

Первые секунды на войне. Первые убитые. Серебристые пластиковые пакеты рядком выложены на носилках вдоль взлетной полосы. Те же вертушки, что привозят новобранцев, обратным рейсом забирают убитых и раненых. Этот конвейер безостановочно работает уже несколько лет: сюда — салабонов, отсюда — трупы.

Первый обстрел. Вой падающей прямо на тебя мины, когда спина твоя становится огромной, словно Вселенная, и промахнуться по тебе уже невозможно, а тело распадается на атомы, и каждый атом хочет жить.

Первые выстрелы в твою сторону — в тебя; фонтанчики пыли под ногами и мелодичное пение пуль, рикошетом уходящих в небо от рельсов. У смерти иногда бывает приятный голос.

Первый страх…

— Двухтысячный был очень паскудный год, — вспоминает Игорь. — Я бы даже сказал — самый паскудный. Из рейдов почти не вылезали. Из шести месяцев командировки пять мы провели на выездах. За это время у нас погибло пять человек и около тридцати было ранено.

Тогда Ханкала еще не была такой огромной базой, как сейчас: с населением в тысячи, если не десятки тысяч, человек, с отлаженной инфраструктурой, с комфортабельными казармами и банями. Нет, тогда здесь были лишь несколько рядов палаток да дивизион «саушек», которые сутки напролет били через их головы куда–то в горы.

Летом — невыносимая жара, пыль, грязь и вечная нехватка воды. Равнинная Чечня окружена горами, и ты находишься словно на дне раскаленной чашки. Жара достигает сорока градусов, и если неосторожно прикоснуться спиной к броне, то можно обжечься. Днем в палатку не войти, от духоты солдаты теряют сознание.

Зимой — пронизывающий ветер, холод, горящие по всему лагерю костры и сотни привидений в бушлатах, переходящих от одного огонька к другому. Грязь месят траки и колеса бэтэ эров, пехота, и вот уже вязкая жижа доходит до колена, а на сапоги сразу налипает по полпуда глины, и ходить уже невозможно, и некуда лечь, негде приткнуться: кругом вода, вода, вода. Она везде — в бэтээрах, в окопах, в палатках. В землянках уровень жидкой глины достигает середины голени, и чтобы лечь, в эту жижу надо накидать тряпья, чтобы получился островок, и спать потом только на спине.

Один вечер войны запомнился Игорю особенно. Они сидели на земле, дербанили Сашкин сухпай: у Сашки еще оставалась жратва. Было довольно тихо, только в окопах охранения постреливала пехота да где–то одиноко била в горы «саушка».

Солнце садилось. На горизонте чернели горы. Только вчера они вернулись оттуда.