Война

На столе, покрытом плюшевой скатертью? — лежал альбом с фотографиями. Я раскрыл его. Увидел фотографию деда — тучного, с гордым выражением морщинистого лица. А вот мой отец, еще совсем молодой. Он в небрежной позе сидел на стуле и так доверчиво смотрел на меня! Должно быть, что-то было тогда такое, чего я не знал. Быть может, им тоже, как и мной, владели высокие мысли, а однажды вдруг стало ясно, что впереди ничего нет.

Когда я спустился вниз, там были дети — три девочки и мальчик. Моей старшей племяннице шел шестнадцатый год, и она держалась то по-родственному, то чопорно. Малыши же были попроще и не сводили с меня глаз.

— Ну! Рассказывай, — сказала мать.

А что рассказывать? Мне было страшно рот раскрыть. Но потом я все же начал да так разговорился, что и остановиться не мог.

В следующие дни я бродил повсюду, — побывал возле ульев и на горе.

Из детей только самый младший проникся доверием ко мне. Он не отставал от меня ни на шаг. Я с удовольствием брал его с собой, и он молча, сосредоточенно шагал рядом. Но мне все время было как-то не по себе, и я старался помогать по дому и в поле.

XIII

Нас перебазировали на запасную позицию, а затем — снова к фронту. Французы, казалось, берегли боеприпасы и далеко не каждый день тревожили нас огнем.

Мы привели в порядок окопы и построили новые блиндажи. Рядом с нашим блиндажом мы начали прокапывать в мелу углубление и крепили его минными рамами. Предполагалось, что это будет большой туннель, который сделает нас неуязвимыми для огня. Работали мы целый день с шахтерскими лампами, а ночью высыпали мел из минных мешков за траншею.

На отдых мы вернулись не в Шайи, а в лагерь в лесу, где саперы установили бараки, напоминавшие с виду палатки. Поначалу мне там понравилось. Но потом нас так одолели вши, что от них не стало спасенья. К тому времени мы перестали получать солому для наших постелей, так как в Германии во всем стала ощущаться нехватка, и вместо соломы нам давали кипы бумаги. На ней было жестко спать, и в рыхлой бумаге было полно вшей.

Но самым скверным оказалось то, что в лагере не было воды и нам приходилось носить ее с расположенного на отшибе хутора, до которого не менее получаса ходу. Саперы рыли колодец, углубились уже на двадцать метров, а воды все не было.

Как-то утром меня вызвал Фабиан.

— Мне жаль, — сказал он, когда я к нему явился, — но я вынужден вас откомандировать, другого подходящего ефрейтора у меня нет. Отправитесь назад в Фроментин, в мастерские полка, столяром.

Я был обескуражен. Я должен покинуть свое отделение?

— Вы огорчены? — спросил Фабиан. — Вы предпочли бы остаться здесь, на передовой, и подвергать себя опасности? По-вашему, это лучше, чем оказаться в безопасности в тылу?

— Так точно, господин лейтенант.

— Вот так и я, — сказал он печально. — У меня забирают мою роту, которой я уже два года командую здесь, на фронте. Я знаю каждого, и каждый знает меня. И забирают только потому, что появился старший по возрасту, который, видите ли, хочет командовать ротой. А меня посылают в тыл, в призывной сборно-учебный пункт.

— Если господина лейтенанта здесь не будет, то и я не хочу оставаться! — выпалил я.

Он мрачно улыбнулся и протянул мне руку.

— Счастливо! — Он повернулся и вышел.

Я уложил свой ранец. На Зейделя я не мог смотреть, так я был расстроен.

Лежал туман, но подмораживало. На лугу сидели вороны; при моем приближении они взлетели.

В Фроментине я представился зауряд-прапорщику, который показал мне мое место в довольно уютном помещении, где квартировали еще пятеро — в большинстве своем пожилых — мастеровых.

Наша мастерская располагалась напротив. Мне предстояло изготавливать ящики для боеприпасов, опоры для руки и окопные щиты.

Когда я вспоминаю это время, оно представляется мне цветущим лугом среди зимы. Не помню, о чем я тогда думал. Вскоре после меня прибыл Цише — в кузницу.

Теперь он всегда выглядел закоптелым. На темном лице выделялись белые зубы и глаза да очень красные губы. Больше память не сохранила мне о нем из тех дней ничего.

Пришла еще одна весна. Кайзер был убит в одном из дозоров. Не начал ли и я умирать душой, не заскорузл ли я в своих привычках и мыслях, отвергая все то, чего не понимал?

Битва на Сомме

Как-то после полудня в мастерскую пришел командир нашего полка с адъютантом. Они отворили дверь, продолжая разговаривать.!

— Подумайте, — сказал полковник, — сто орудий на линии фронта длиной в один километр! Вы только представьте себе такое у нас! Наши тоже не устояли бы перед ураганным огнем! — Тут они прервали разговор.

Я показал им мои ящички и дощечки. Они едва взглянули и прошли дальше.