Война. 1941—1945

Нет, мы не преуменьшали и не преуменьшаем силы врага. Нас не успокаивают различные ефрейторы или фельдфебели, которые в плену, начиная с 23 июня 1941 года и по сей день, неизменно бьют себя в грудь, вопя о гибели Гитлера. Мы знаем, что эти меланхолики не пойдут снова в атаку только потому, что находятся под надежной охраной. Из немцев мы доверяем только мертвым. Мы знаем, что 6-я армия перестала нам угрожать. Но мы не верим в «прозрение» немцев, зимой убегавших на запад. Если они ушли живыми, они могут завтра пойти в очередную атаку. Расшатанная ударами, обескровленная, германская армия еще сильна. Если мы зимой освободили от немцев территорию, во много раз превосходящую Тунис, то не потому, что Воронеж, Ростов или Курск были менее укреплены, нежели Бизерта, а потому, что германскую силу сломила наша воля.

Почему же мы смотрим на немцев свысока? Почему даже в дни нашего отступления мы не могли увидеть в них ни высших, ни равных? Почему мы с улыбкой пренебрежения говорим о фрицах-блудодеях или о мото-мех-мешочниках? Может быть, в этом сказывается желание очернить, принизить любого врага? Нет, это не в наших нравах. Когда Карл XII, а впоследствии Наполеон вторглись в нашу страну, русские их ненавидели, но не презирали. Наше презрение к немцам происходит не оттого, что они наши враги, а оттого, что мы увидели их низкую сущность. Назвать немца зверем — это значит украсить немца. Нет зверей, способных совершить то, что совершили гитлеровцы в Вязьме или в Гжатске. Только машины, автоматы, роботы способны на столь бесчеловечные действия. Мы воюем не против людей с более или менее развитым интеллектом, но против своеобразных машин, восставших на человека.

Иногда люди путают понятия цивилизации и культуры, преувеличивают роль материальной культуры. По сравнению с царской Россией Германия была технически блистательной страной. Еще громыхали телеги по булыжникам Москвы, а по немецким дорогам уже неслись автомобили. Каждый немец гордился своей цивилизованностью. У него в кармане была усовершенствованная зажигалка. Его жена резала морковь машинкой. У немца имелись и вечная ручка, и бинокль, и фотоаппарат, и складной аппарат для разглаживания брюк. В то время жил Лев Толстой, его голос потрясал человечество, и далеко за океаном его называли «совестью мира». В то время в небольшом зале Москвы рождался Художественный театр, который повлиял на развитие сценического искусства всех стран, и зрители, возвращаясь из театра, среди сугробов мечтали не о машинке для гофрировки моркови, но о «небе в алмазах». В то время жил Чехов. В то время вызревала в сознании Ленина концепция высшего общества, а его последователи и друзья, юноши и девушки, рабочие и курсистки шли на каторгу и на смерть, неся кандалы гордо, как регалии. Мы могли и тогда сопоставить нашу культуру, стесненную последними Романовыми, но все же полную глубины, с обезличенной Германией Гогенцоллернов.

Последние четверть века были для нашей страны годами роста, испытаний, поспешного движения, трудной повседневной работы. Мы захотели облечь во плоть высокие замыслы. Мы занялись заводами, машинами, домнами. Может быть, иному из наших хозяйственников и могло показаться, что Германия Эссена, заводов «ИГ» или «АЭГ» — культурная страна: по одежде встречают. Нужно было внимательнее всмотреться в душу Германии, чтобы понять, насколько поверхностной, оторванной от человека была ее цивилизация.

Я вспоминаю Германию перед воцарением Гитлера. Все в ней было подготовлено для неминуемого одичания. Мысль немца по-прежнему работала над усовершенствованием лжекомфорта. Торжественно в Берлине открыли колоссальное кафе «Шоттенгамель»; стены были из прозрачного мрамора; на столиках лежали тома — карточка напитков с перечнем различной бурды (варианты того же шнапса) — около тысячи названий в алфавитном порядке. Имелся огромный ресторан «Какаду», где среди столиков стояли пальмы и живые попугаи роняли на еду помет, заполняя зал невыносимым криком; была биржа для мужчин-проституток, и любители этого вида «развлечений» издавали специальный журнал на роскошной бумаге. Все выглядело «научным», обоснованным, продуманным, и все было построено на заменителях, причем заменители радости, любви и чести пришли задолго до заменителей масла или меда.