Война. 1941—1945

«26 июня. Нельзя разгадать, что будет дальше. Из России никаких вестей. Когда же кончится эта война? Кто знает, доживем ли мы до ее конца или умрем все от бомб».

«8 июля. Воздушные бомбардировки принимают все более и более ожесточенный характер. Когда же фюрер даст ответ?..»

Эта немка не понимала, что Гитлер уже не может послать тысячу бомбардировщиков на Лондон, как ее муж не понимал, что Гитлер уже не может осуществить «летнее наступление».

Солдаты из Центральной и Восточной Германии относятся куда спокойней к воздушным бомбардировкам. Один саксонец мне цинично признался: «Нас это не касается».

Присутствие в Германии миллионов чужеземных рабов беспокоит всех фрицев. Они чувствуют, что их тыл минирован. Один неглупый ефрейтор сказал мне: «Еще будучи во Франции, я слышал, как Лондон передавал об ответственности немцев за самоуправство. Тогда мы говорили, что иностранные рабочие куда опасней иностранных юристов».

Невеселые письма получают фрицы из дома. Я подобрал несколько десятков. Ни в одном я не нашел ни бодрых слов, ни былого «хайль Гитлер». Вот что пишет дура, жена обер-ефрейтора Вальтера Топфера, проживающая в Хемнице:

«27 июня. Если возможно, привези мне несколько яиц. Это нас немного поддержит. Дорогой Вальтер, когда приедешь в отпуск, не забудь про яйца. На прошлой неделе у нас три раза была тревога. А яиц я давно не видала…»

Обер-ефрейтор лежит у обочины дороги с головой, пробитой пулей, а его жена, наверное, все еще мечтает об яичнице…

В других письмах я нашел новые мотивы. Вот что писал 21 мая отец ефрейтора Ганса Гроза:

«Антон получил Железный крест за то, что здесь вывозил навоз. А если война кончится неблагополучно, виноватыми окажутся те, кто четыре года на фронте. Все с нетерпением ждут, чем кончится война. Но так или иначе нас ничего не ждет, кроме одного — работать, работать и снова работать».

Тому же Гансу Гроза пишет Елена Гортель:

«Мой незабвенный зять убит в России. Скоро мы все сойдем с ума. Поверь, мы уже потеряли лучших. Нам больше и терять нечего».

Приведу еще одну цитату из письма жены офицера Гергардта:

«Соблазны войны велики, но действительность после войны будет горькой. Сегодня вы нужны, а после войны на вас будут смотреть с пренебрежением. Как ужасно, что нам приходится все терпеть и перед воем склоняться!»

Я не подбирал цитат. Я не искал особо интересных писем. Я их взял с земли. Одно похоже на другое. В сознании немцев первая линия обороны прорвана. Нужно теперь прорвать остальные: не листовками — оружием.

На Орловском направлении нет вассальных дивизий: против нас немцы. Но внутри германских частей теперь злейшие враги Гитлера: французы из Эльзас-Лотарингии, чехи, словены, люксембуржцы. Я видел несколько французов. На них немецкая форма: их насильно мобилизовали. Вот парикмахер из Страсбурга Жорж Жан. Он говорит мне: «Я родился французом и хочу умереть за Францию». Вот булочник, двадцатилетний Поль. Он пробыл на фронте ровно один день: перебежал к нашим. Как он рад, что я с ним заговорил на его родном языке! Он твердит: «Наш генерал — де Голль. Наши союзники — русские…» Эльзас-лотарингцы с лютой ненавистью говорят о немцах, называя их не иначе как «бошами» и «фрицами». Так же настроены и другие подневольные солдаты Гитлера — славяне.

Все помнят, как судетские немцы требовали их присоединения к рейху. Они кричали: «Мы не хотим жить с чехами», хотя им жилось свободно и привольно в Чехословацкой республике. Теперь, попав в плен, судетские немцы твердят: «Мы — чехи». Я разговаривал с одним эрзац-чехом, он не знал ни слова по-чешски. Фриц верен себе: он прикидывается то «старым коммунистом», то чехом. Он остается фрицем. Но подлинные чехи, но эльзасцы, но словены еще причинят немало хлопот германскому командованию.

Таковы фрицы этого лета. Не будем ни преуменьшать силу врага, ни преувеличивать ее. Дисциплина в германских частях еще не поколеблена. Сомнения фрицев пока ограничиваются вздохами и шепотком. Но я уже вижу брешь в той бетонной стене, которую можно назвать сознанием Германии. Наше наступление на Орел расширяет эту брешь. Мы не только освобождаем русские села. Мы не только уничтожаем тысячи захватчиков. Мы громим ту крепость, которую я назвал бы «душой Германии», если бы не боялся принизить слово «душа». Это чувствует каждый боец. Вот присел на пенек гвардеец-украинец, свернул, закурил и, глядя на фрица, с которым я разговариваю, лукаво подмигнул мне: «Фриц не тот…» С фрицами этого лета разговаривать так же трудно, как и с прежними — нет в них ни ума, ни совести, — но бить их стало легче.

30 июля 1943 г.

Роль писателя