Война. 1941—1945

Война показала глубокую связь советских писателей с народом. Война стала жестокой проверкой совести каждого. Я не стану сейчас говорить о том, как ее выдержал тот или иной писатель. Ее выдержала наша литература. До войны не все понимали подлинную роль писателя. Мы опасались громких слов: призвание, вдохновение, творчество. Однако вне этих слов немыслимо понятие литературы. Грустно, когда писатель становится регистратором событий, комментатором комментариев, велеречивым пересказчиком. Увлекаясь терминологией, чуждой природе искусства, иные литераторы говорили о планировке романов по кварталам года. Они выезжали на сбор материала, как будто чувства людей — это ягоды в лесу или утильсырье. Они разбирали темы, как разбирают товары в универмаге. Они создавали иллюзорное представление о том, что писатель может писать всегда и про все. Однако искусство куда ближе к биологии, нежели к производству. Писатель заболевает темой. Он ее находит не только в переживаниях людей, но и в своем сопереживании — в себе. Лев Толстой говорил, что следует писать о чем-либо только тогда, когда нельзя об этом не писать. Я не побоюсь быть старомодным и напомнить, что все большие книги написаны кровью. Это стало ясным в дни войны. Писатели сделались необходимыми народу. К их голосу с волнением прислушиваются миллионы, и в мире, заполненном грохотом, громыханием танков, разрывами снарядов, ревом сирен, отчетливо слышен слабый человеческий голос — друга, совести, поэзии.

Как бы ни готовилось государство к войне, человеческое сердце не может быть к ней готовым. Нельзя себе представить войну накануне войны. Солдат, идя в бой, как бы видит мир впервые. Я напомню вам о наших юношах, о вере в братство, о книгах и мечтах довоенных лет. Когда враг напал на нашу страну, поднялся народ. Люди знали, что нельзя уступить насилию. Но в сердце каждого был хаос: твердь еще не отделилась от воды, свет от мрака. Писатели помогли народу найти себя. Они помогли каждому человеку прочувствовать до конца, осознать происходящее. Для того чтобы идти в атаку, мало разума, нужны большие чувства. Не будет преувеличением сказать, что войну поддерживает возмущенная совесть народа. Писатели помогли понять сущность этой войны, природу того зла, которое обрушилось на нашу страну.

Враг в тот памятный день, когда он напал на нас, для многих был абстракцией. Воспитанные на принципах человеческой солидарности, наши юноши часто пытались увидеть в насильнике насилуемого. Писатели помогли увидеть врага. Ненависть — это моральное оправдание войны. Мы ненавидим немцев не только за то, что они убивают беззащитных людей. Мы ненавидим немцев и за то, что мы должны их убивать. В этом основное отличие той войны, которую мы ведем, от былых войн. Тогда сражались между собой противники, обуреваемые теми же заблуждениями, увлекаемые схожими страстями. Тогда моралист мог найти себе место «над войной». Теперь моралист взял в руку винтовку, а место «над войной» занимает не Ромен Роллан, но Пьер Лаваль.

Когда мы говорим о презрении к врагу, мы вкладываем в эти слова большое моральное содержание. Дело, конечно, не в том, что зимой фрицы жалки, и даже не в том, что они легко переходят от наглости к подхалимству. Мы мало знали зарубежный мир. Германия многим представлялась страной философов и музыкантов, или краем спартаковцев, или показательным миром высокой техники, точных наук, урбанизма. Мы к тому же страдали некоторым фетишизмом материальной культуры. Нам трудно было сразу воспрезирать солдата, который вечной ручкой записывает в дневнике свои наблюдения. Между тем в презрении к врагу глубочайший смысл нашей войны. Не потому мы презираем немцев, что они — немцы, а мы — русские. Наша правда выходит из пределов государственных границ. Нас приветствует в нашем деле уничтожения гитлеровцев Томас Манн. А ведь даже пьянчужка-староста, получивший за измену четверть, и тот не посмеет сказать о правоте немецкого оружия. Мы сражаемся за истину, за справедливость, за торжество добродетели. Об этом говорит совесть народа. Об этом говорят писатели. В этом их долг. В этом их заслуга.

В первые же дни войны все поняли, как велика роль писателя. До войны порой к нам обращались газеты за так называемыми «откликами» на события. Когда началась война, голос писателя зазвучал, как вечевой колокол. Ожили самые прекрасные традиции русской литературы. Писатель понял свой долг, и писатель нашел свое место.

Я должен здесь сказать о некоторых молчальниках. Я не хочу никого осуждать, но позволительно напомнить, что молчание не всегда золото. Семь примерок не всегда мудрость. Если фронтовики не услышали голоса того или иного писателя, которого любили, которому верили, то они вправе сказать: «Он был с нами в дни любви и мечтаний. Он нас оставил в эти грозные дни».