Война

Он сидел, взгромоздившись на край стола, и обернулся, когда на кухню влетела Грейс. Ее униформа сестры добровольческого корпуса была девственно-чистой, как и обычно.

– Эви, Роджер просит тебя. Он долго не протянет. Пойдешь к нему? Он очень настаивает. Приложи платок к лицу, хотя не знаю, чем это поможет. Мы тут мрем как мухи.

Она поцеловала Джека, быстро развернулась и убежала. Джек блаженно улыбнулся ей вслед, а Эви только вскинула бровь и снова подняла руки:

– Нет, ни слова, я не хочу знать.

Она поспешила за Грейс, махнула рукой последнему из двух оставшихся санитаров и спросила про Матрону, которая накануне слегла с лихорадкой.

– Она это предвидела. Но, в самом деле, ты бы смогла ее остановить? – Этот вопрос не требовал ответа.

Эви взяла одну из наполненных сфагновым мхом повязок из корзины у входа в зимний сад. Она была обрызгана дезинфицирующим средством. Она приложила ее к лицу, когда входила внутрь. Все шторы были опущены, и печь была затоплена на полную мощь, чтобы поддерживать температуру в этом стеклянном помещении. Снаружи снег покрыл землю как минимум на три дюйма. Эви надеялась, что Саймон надел куртку, несмотря на то что сейчас он был в тепле и подкармливал переживающие зиму тепличные растения.

Роджер лежал ближе всего к двери и был абсолютно серого цвета. Почти все его волосы поседели. Она села у его кровати – ею двигала простая жалость, потому что у него больше не было никого, кто бы о нем волновался или навещал его.

– Как ты, Роджер? – спросила она тихо, чтобы не нарушать тишину и покой других пациентов.

– Умираю к чертовой матери, ты, тупая корова. – Он ненадолго приоткрыл глаза, когда его смех перешел в кашель. Она улыбнулась. Она никогда раньше не видела, чтобы он шутил, а теперь для этого было уже поздновато. Она не стала делиться с ним этой мыслью. Он сказал:

– Это по поводу Милли, я поступил с ней непорядочно, и она убежала за лучшей жизнью, но ведь остался мальчик.

Эви напряглась, потому что как-то этот человек угрожал, что заберет Тима у Джека.

– Тим счастлив с моими мамой и папой и с Джеком, так что у тебя нет на него никаких прав, твоего имени нет даже в свидетельстве о рожд…

– Прекрати шуметь, Эви. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что я умираю, как я только что и сказал.

Эви прижала повязку со мхом плотнее ко рту.

– У меня есть деньги, вот что. Мне платили, когда я был в плену, мне платили, когда я был камердинером, ну и еще тут и там.

Он снова закашлял, и она понимала, какую боль это ему причиняет, но совершенно не понимала, что последует за «тут и там». Господи, пожалуйста, пусть это будет не исповедь на смертном одре. Он продолжил:

– У меня есть деньги. Я написал завещание. Оно в моем рюкзаке. Мы все сделали это. Это для него. Скажите Тиму, что это от его папы. Приятно знать, что тебя любил твой настоящий отец, а им я ему и был. Или не говорите, это уже тебе решать или твоему Джеку. Матрона знает детали.

Его голос слабел, его глаза медленно закрывались. Эви взяла его руку – это были одни кожа и кости, бедный жалкий человечек. Она хотела спросить, какое имя написать на надгробном камне – Роджер или Фрэнсис Смит, – но кому придет в голову бросить такой вопрос в лицо умирающему человеку? Он закашлял, открыл глаза и издал странный вздох – долгий, как будто удаляющийся. Грейси тронула ее за плечо:

– Он ушел, Эви. Я рада, что он не был один. Было очень милосердно с твоей стороны побыть с ним после всего, что он сделал.

Эви посидела еще минутку, глядя на него.

– Нет, не было. Жизнь делает нас такими, какие мы есть.

Глава 18

Истерли Холл, 24 декабря 1919 г.

Елку уже установили в главном зале, но не украшали. Работа была приостановлена по случаю похорон Роджера, которые проводил Эдвард. Церковь была полна, но не из-за теплых чувств, а скорее из-за грусти за того, кого при жизни так не любили. Они похоронили его как Фрэнсиса Смита, что показалось единственно правильным решением. Эви сидела в первом ряду со своими мамой и папой, Тим держался за руку ее матери. Было решено, что ему не стоит говорить, кто был его настоящий отец, по крайней мере сейчас, когда его покинула мать, возвращения которой он все еще ждал каждую минуту.

Саймон рассказывал о Роджере с кафедры.

– Он был отличным денщиком и еще рассказал о всяких хитростях торговли с рук, когда мы были заключенными в офицерском лагере. Его интересовали бабочки, и мы много раз обсуждали с ним разные цветы и растения, с которых они собирают нектар. В каком-то смысле мы даже стали друзьями, вероятно, потому, что нас обоих оставили за бортом: меня – потому что я отдал свое место другому, его – потому что он понимал, что цена, которую заплатит рядовой в случае поимки, будет слишком высокой.

Тим заерзал. Джек потрепал его по голове с выражением чего-то очень близкого к ярости на лице. Эви внимательно посмотрела на него. Он злился, потому что Роджер оставил деньги? В этот момент заговорил Эдвард, а Саймон вернулся на свое место на скамье и взял ее руку.

– Я все так сказал? – спросил он.