Война

Джек отошел к обочине, когда мимо него вперед проехали несколько повозок с боеприпасами: по направлению к станции, или, возможно, в Ипр? Фронт настолько разросся, что для его нужд использовали все доступные виды транспорта. Грузовики с красным крестом были загружены как никогда, они катились либо на фронт, либо обратно, в Руан, в главный госпиталь, или в Ле Турке, или даже к кораблям, если находились счастливчики, которые были настолько серьезно ранены, что их отправляли назад в Блайти. Такси и автобусы тоже были приспособлены для военных нужд, и повсюду, разносясь по ветру, слышался треск и приглушенный рев артиллерии, строчили пулеметчики. Часто раздавались выстрелы одинокого снайпера. С каждым шагом ближе к фронту шум становился все громче, к нему прибавлялись крики людей и взрывы ручных бомб.

Он шагнул на мостовую, заляпанную грязью, и пошел по городку, разбрызгивая воду из луж, которые занимали почти все пространство, хотя дождь закончился уже около девяти утра. Черт подери, как насчет тепла или солнца? Но был только март. Монахиня подгоняла детей, идущих вдоль дороги по направлению к церковному шпилю. Шли ли они на мессу? Джек не знал, и ему было все равно, потому что Бог был просто большим обманом, но если это делает несчастных бедолаг счастливее, то ладно. Это их страну разрушили до основания, и как человек должен с этим справляться? Он не стал задерживаться. Зачем, если его это только расстраивало?

Машин и грузовиков становилось все больше. Лошадь заржала, когда возница залез на нее верхом и погнал вперед вместе с повозкой, полной снарядов. Теперь он видел церковь в конце улицы и длинную вереницу детей, заходящих в ее массивные двери в сопровождении монахинь. Посреди площади был рынок, где люди покупали и продавали, разговаривали, торговались. Это по-своему успокаивало – что жизнь шла своим чередом под звуки канонады. Это обозначало, что однажды разум восторжествует, потому что кто-то еще будет помнить вкус нормальной жизни. Он уже не помнил, больше нет.

Он направился прямиком к повороту, о котором говорил Об. Сюда не проникало солнце, и ему стало холоднее. Он замедлил шаг, оглядываясь по сторонам, и увидел его. «Ле Пти Ша». Он остановился, нащупывая в кармане посылку. Будь ты проклята, Эви. Он расправил плечи и глубоко вдохнул, потом еще раз. Будь ты проклята, Грейс. Будь проклята навсегда за то, что сделала.

Внутри сидела Грейс Мэнтон, в самом дальнем углу кафе, рядом с распашными дверями на кухню. Пожилой официант в длинном белом фартуке иногда проскальзывал мимо нее, высоко держа поднос на кончиках пальцев. Как ему удалось сохранить такое изящество? Неужели у него не болела спина, не гудели ноги, или он был просто лучше нее? Ее ноги никогда так не опухали, спина не ныла, а колени – не страдали. Она откинулась назад, наслаждаясь этими минутами отдыха. Погребки были настоящим спасением для всех медсестер и медицинского персонала, местом, где можно укрыться от больничных звуков и запахов и где, как правило, подавался восхитительный кофе. «Ле Пти Ша» не разочаровывал, и она уже заказала себе один кофе и пиво для Джека. Оба напитка должны были принести, когда он придет.

Официант сказал ей, когда она пришла сюда две недели назад, что владелец купил довольно много бочек из подвала Рожи для англичан перед Рождеством, потому что война не закончится еще много месяцев. Она ответила:

– Если есть деньги, чтобы их тратить, и глотки, чтобы их смачивать, то так тому и быть. – Поскольку она говорила по-французски, теперь она была его лучшим другом.

Грейс затянула ремень на своем пальто потуже. Не было нужды обнаруживать ее статус добровольца, хотя тут обычно и не водилось фантазеров. Этим словом обычно называли тех новых офицеров, которые задавались, когда обычные призывники оскверняли их святилища. В передней части кафе за столами веселились офицеры, но сегодня все они имели тот самый взгляд и ту самую бледность на лице, которые безошибочно выдавали в них бывалых вояк. Позади сидели несколько рядовых, некоторые – с кем-то из добровольческого корпуса, некоторые со старыми друзьями из офицеров, которых они знали еще дома.

Зазвенел колокольчик над дверью. Она подняла глаза, но это был не Джек, а всего лишь майор Сильвестр, американский хирург, который переплыл Атлантику по собственной инициативе, чтобы работать в полевом госпитале. Он познакомил их с процедурой переливания крови, которая спасет еще много жизней, благослови Бог его доброе сердце. Он заметил ее и помахал, пробираясь через столы по направлению к ней.

– Грейси, сидишь одна?

За его спиной снова открылась дверь. Это был он, Джек. Она привстала. Майор Сильвестр растерялся и обернулся.

– По всей видимости, нет. Может быть, позже?

Джек остановился и осторожно прикрыл дверь, оглядывая помещение. Он увидел ее сразу, и майора Сильвестра рядом с ней. Кровь прилила к его осунувшемуся лицу, к его невыносимо усталому, худому, печальному лицу, он развернулся на каблуках и потянулся к двери.

– Джек Форбс, даже не смей.