Война

– Война прекратил набеги. Если он тебе не сказал, ты должна была сама заметить.

Я переступаю с ноги на ногу, руки становятся влажными.

– Он оставил в Донголе армию, детей и невинных людей, – продолжает Гуссейн, – но не своих обученных убийц. Как ты думаешь, почему?

Понятия не имею.

– Давай будем честны друг с другом: Война может пощадить невинных людей во всем мире, он может пощадить даже обычного человека, но что насчет всадников Фобоса? Мы слишком многое видели и делали, – Гуссейн качает головой. – Мы дали ему все…

– Все, кроме вашей преданности, – говорю я.

– Он хотел убить нас.

– Нет, – отвечаю я. – Война не собирался этого делать.

Никто из этих воинов не догадывался, что думает Война об искуплении и прощении. Если бы это было так, они бы знали, что Всадник пощадил бы и их. Война верил, что даже они способны на искупление. Но именно этим людям не хватило веры. И они решили убить его.

Гуссейн поднимает меч. Его намерения ясны.

– Ты был добр ко мне, – говорю я немного печально.

Не то чтобы сейчас это было важно. Это ведь не остановило Гуссейна от участия в заговоре, и не помешало мне выстрелить в него. И это не остановит всадника Фобоса от попытки напасть на меня.

– И ты была добра ко мне, – отвечает он, признавая наши странные отношения. Занеся меч, он делает шаг вперед, затем еще один. – Достаточно добра, чтобы я хотел пощадить тебя. Но мы оба знаем, что, если я это сделаю, ты попытаешься его спасти.

Я снова смотрю на Гуссейна. Нет смысла отрицать это. Он видел, как я стреляла в его людей. Он знает мои намерения так же, как я знаю его.

– Кроме того, – он смотрит на мой живот, – еще есть его ребенок…

Внезапно Гуссейн обрушивает на меня меч, и я едва успеваю отскочить в сторону. Я замахиваюсь на него, но стою слишком далеко, а мое оружие слишком короткое, чтобы достать соперника.

Чувства отходят на второй план, я поглощена поединком, уклоняюсь от ударов Гуссейна, пытаюсь ранить его. Мы оба избегаем чужих ударов, меняемся местами. Делаем выпад за выпадом, двигаемся почти синхронно, выполняя движения этого жестокого танца.

Он снова замахивается, и на этот раз я слишком медлю. Он ранит меня, теплая кровь течет по моей руке, а в следующую секунду приходит боль. Настоящая боль. Левая рука пылает.

Удары всадника следуют один за другим, он задевает и правую мою руку, и рана такая же глубокая.

Я смотрю на него. Атаковать я больше не могу, и я знаю, что он собирается убить меня. Убить, не задумываясь. Он уже делал это сотни раз. Еще одно убийство? Для него это так же просто, как дышать.

Взгляд Гуссейна становится возбужденным, он будто наслаждается моментом, когда его противник находится между жизнью и смертью.

– Ты и правда думала, что для жены Всадника все закончится хорошо? – говорит он почти с сожалением. – Он чудовище. Как и все мы. Для нас счастливого конца не будет.

Гуссейн заносит меч, чтобы разрубить меня пополам, и единственное преимущество, которое у меня есть – то, что его оружие тяжелое и медленное.

Я нагибаюсь, ныряю под удар, чувствую движение воздуха надо мной. Инстинкт призывает бежать, но единственный шанс остановить убийцу – поступить иначе. Поэтому, выпрямившись, я делаю шаг вперед и замахиваясь боевым топором. Мои раненые руки буквально вопят от тяжести оружия, и я стискиваю зубы от боли.

Топор попадает Гуссейну в живот, глубоко проникает в его тело. Я потрясена тем, что действительно нанесла этот удар. Гуссейн отталкивает меня, сбивает с ног. Я падаю, перекатываюсь, и мгновение спустя меч Гуссейна вонзается в пол там, где я только что была. Я отползаю в сторону, сжимая в руке кинжал Войны. Мое лицо пылает. Я слышу тяжелое дыхание Гуссейна.

– Я не умру сегодня, Мириам, – хрипит он, хватает меня за ноги и тащит к себе.

Я тоже не умру.

Переворачиваюсь на спину, и когда он снова заносит меч, ударяю ногой по рукоятке топора, торчащей из его живота. Гуссейн издает стон, полный ярости и боли. Я столько раз слышала эти звуки на поле битвы. Меч выскальзывает из его руки, я вновь уклоняюсь, и оружие с грохотом падает на пол. Гуссейн ослабляет хватку, и мне удается вырваться. Я поднимаюсь на ноги и смотрю на него – кровь льется из раны ручьем. Я нанесла ему смертельный удар. Думаю, он тоже это знает. Он негромко смеется, опираясь рукой о стену.

– Не могу поверить, что ты меня победила, – выдыхает он.

Я тоже не могу в это поверить.

– Он не вернется к жизни, – говорит Гуссейн. – Мы об этом позаботились.

– Я в это не верю, – говорю я. Не могу.

Еще мгновение стою с кинжалом в руке. Я могла бы убить Гуссейна прямо сейчас, но не уверена, что это будет актом милосердия. Я помню, что сказал Война прошлой ночью.

Любой мужчина, женщина и ребенок на земле так же способны очиститься и искупить содеянное, как и я… Кто я такой, чтобы казнить их до истинного Судного дня?

Вспомнив об этом, убираю оружие в ножны.