Война

После своего приключения с порезом вен я недолго просидел в 410-й хате, а затем вернулся в 902-ю. Паша, освободившись, передал списки мне, и я стал в ответе за хатой. Опером хаты был Марк, которому по традиционной коррупционной схеме нужно было давать 100 гривен в месяц. Вообще он был хороший мужик, горя тоже в жизни хлебанул. Год сидел в Донецком СИЗО, в котором же и работал, по обвинению в убийстве собственной жены. Соседи слышали, как они ругались и то, что Марк кричал, что убьёт её. Она ушла из дома в этот вечер, а утром её нашли задушенной. Через год задержали маньяка, который нападал на женщин, придушивал их и насиловал. Убивать не хотел, но бывало так, что жертва задыхалась. Из 70 изнасилованных 4 погибли, в том числе и жена Марка. Когда это выяснилось, его отпустили после годовалой отсидки.

— Владимирович, ну какая отработка? Зачем вы так? — начал я разговор.

— И тебя заставляют? Сейчас… — Он позвал Малого к себе в кабинет. — Этого надо к братве, он почти блатной, вены режет иногда, — с подколкой сказал Марк.

— На хуй вам блатные, я не пойму? Вон на 97-й «козлы» что, плохо живут? Телефоны, вся хуйня? — Посмотрел на меня Малый.

— Да пусть живут, ради Бога, мне эти телефоны ни к чему, мне бы досидеть спокойно, — ответил я. 8 декабря было четыре года, как меня посадили. Побег не засчитали, а значит, я уже перевалил половину. С горки качусь, говорят, теперь срок быстрей пойдёт.

— Ладно, пошли поговорим, — сказал Малый.

Мы пошли к нему в кабинет.

— Рассказывай, — начал Малый.

— Что такое происходит, Пётр Петрович?

Он достаёт какой-то список с фотографиями нашего этапа и показывает мне.

— На, смотри… Ты кого-то видишь тут достойных? Если я их на помазан завтра не загоню, в колонии жрать будет некому готовить. Кто-то же должен это делать? Перед войной много людей ушло, сейчас освободились… Что делать?

— За всех говорить не буду, но я, Толик и Добрый пойдём до конца.

— В смысле?

— До смерти…

— Хм… Слушай. Если хочешь спокойно дальше сидеть, то должен нам помогать. Тут без вариантов.

— Так я не против, только за… Это же наш дом, — попробовал я пропетлять, как в прошлый раз, но Петрович был непрост.

— Бумагу подпиши, что с нами работаешь… Позывной выбери…

Я улыбнулся. Ох и вербовка…

— Петрович, какая бумага? Я вот с вами рад работать, видно, что вы жёсткий, но справедливый… Но вы видели своего коллегу Калаша? Он же маньяк конченый! Я не хочу с маньяками работать, раз вы вместе! Разве не маньяк он? — перешёл я в конце на шёпот.

— Знаешь… Такие офицеры тоже нужны… Иди… — закончил Петрович. Мне показалось, что характеристика Калаша как маньяка его позабавила.

* * *

После того как всех загнали на работы, разрешили прогулки по часу во дворике УК, а также перестали держать в спальном помещении. Можно было смотреть телик на ПВРе и ходить на кухню. Одна из смен, состоявшая из каких-то вредных молодых контролёров, набранных из соседних деревень, досаждала постоянными доёбками. Я не выдержал и высказал одному из них:

— Слушай, это у тебя шеврон ДНР?

— Ну да, — ещё не понимая, к чему я клоню, ответил контролёр.

— Ты служишь ДНР, носишь форму ДНР…

— Да похуй, у меня и та лежит, если что, — перебил контролёр.

— Да, но сейчас ты в этой форме… Так вот! Ты носишь шеврон государства, за которое я воевал, и в этом государстве я преступлений не совершал… Ты никакого отношения не имеешь к возникновению и защите ДНР, а меня прессуешь… Тебе кажется это справедливым?

Молодой контролёр, видимо, не до конца потерял совесть и слушал.

— Вот у меня ещё входное от осколочного не зажило, а меня тут пиздили… Это справедливо? — Я оттянул тельняшку, показывая шрам.

Контролёр промямлил что-то про «такую работу», но признался, что со мной обошлись несправедливо. Больше он нас не заёбывал.

Толик с интересом наблюдал за моим рассказом и сказал:

— Братуха! Красавчик! Только ты в следующий раз тельняшку рви сразу!

* * *

17 декабря 2015 г.

По закону для тех, кто на карантине, положена внеочередная свиданка. Мусора морозили её от нас, боясь, что родственники увидят побои на нашем теле. Я сказал маме, что если её не пустят, то она должна садить кипиш и идти в прокуратуру. Опера предупредили, что если хоть кто-то пожалуется родне, то они заморозят свиданку для всех.

Начальник свиданки, Василич, был один из тех, кто нас встречал с воронка. Он был спортивный, с самодовольным лицом.

— Ты с Макеевки? Воевал?

— Да.

— Тряпку взял?

— Нет.

— Давай ко мне завхозом. Мне здравые люди нужны. На хуй тебе этот барак и мурка? Ты что, выйдешь и будешь мурчать? — опять меня вербуют.

— Нет, спасибо, это не моё.

Он привёл мою маму. Мы общались в коридоре.

— Владлен! Тебя помиловал Захарченко, Паша звонил. Не хотела по телефону. Сейчас надо, чтоб в прокуратуре подписали, а потом тебя освободят… Сегодня, когда к тебе ехала, Паша звонил!

Я стоял в спортивках и лагерной безрукавке, с побитыми ногами, пульсирующим давлением и просто не осознавал, что я услышал. Захотелось всё уточнить у Паши.