Война

Ушлый «фока», должно, все до тонкостей разглядел и раскумекал. Дымы над банями – это не иначе как праздник в деревне. Однако по свежей тропе, протоптанной из лесу к баням, понял «фока», что это вовсе не русский праздник с куличами и самоварами, а обыкновенная солдатская помывка. Вон и сами солдаты забегали по тропе с белыми подштанниками под мышками. Тут «фока» и сообразил, что ежели на одном конце тропы – бани, то на другом должна быть воинская часть. Оставалось только разузнать – какая. И пилот еще раз отклонил рукоятку штурвала и залег в плавный вираж над лесом. Ага, вон в чем дело, догадался он, лесная поляна вся в гусеничных следах и еловые ветки почему-то свалены в кучи. Русский Новый год давно прошел. А кучи-то недавние: на концах – свежие порубки. Тут и гадать нечего, какие игрушки под ветками спрятаны. А еще недавно три легковушки из этого леса выехали… Кто же по передовой на шик-машинах катается? И глупой немецкой козе понятно – генералы (по-русски: комбриги, комдивы)! Пилот даже подпрыгнул на радостях в узкой гробовой кабине своего «фоккера» и тут же надавил на пупку радиосвязи.

– Так, небось, и было, – заключил Петрован. – А то б откуда было взяться сразу двум тройкам восемьдесят седьмых «юнкеров»? Один из них откололся и сыпанул по баням, а остальные шершнями набросились на ельник.

Крайнюю баню раскатало по бревнышкам, даже калильные камни размело, как горох. Правда, та баня была пуста, ее топили для Кукареки, но он вышел по своим делам, а потому никого не ушибло, не зацепило, только галифе повесило на березу. Но по черным дымам было видно, что в лесу «юнкера» наделали тарараму. Бежали мы туда кто в чем – в не своих бушлатах, в перепутанных валенках, иные недобритые, с мылом на висках… Вот тебе и «броня крепка»! Снятые броне– листы позакидало аж на болото, в двух машинах горели раскрытые моторы. Хорошо, что мы свой «Бэ-семнадцатый» на деревню свезли, а то неизвестно, как бы еще обошлось: кругом дерева горели, роняли огненную хвою, тлеющие ветки…

Людей тоже потеряли: двух ремонтников – уже помытых, набаненных – наповал, а третьему – ногу по самое колено…

А комфронта перед строем говорил: «Днями, помывшись, будем брать Руссу»…

На дворе раздался заполошный крик кочета: видать, Евдоха, дождавшись-таки возвращения блудного петуха, пустилась за ним по дворовым заулкам – победную лапшу готовить. «Што ты? Што ты? – высокоголосо возмущался петух. – Я ничево такова! Ничево такова!..»

Петрован, оборвав рассказ, настороженно вертел головой, водил ею за криком, потом привстал с табуретки:

– Пойду скажу, чтоб не ловила… Я к тебе на минутку, а она вон на весь аршин…

– Девятое мая, – напомнил Герасим. – Рази не аршин? Прожитое мерять…

– Я все ж выйду, скажу… – окончательно поднялся Петрован.

Когда он появился на крыльце, Евдоха уже стояла возле поленничной плахи с петухом под мышкой и капустным секачом в руке. Петух в крупно связанной серой одежке, с долгими желтыми ногами и бордовым зубчатым гребнем, упавшим на правую бровь, немигающе вызрелся на Петрована большим округлым зраком цвета кетовой икры и, казалось, ждал от него последнего слова.

– Накось ты, – Евдоха поддала петуха бедром. – Мужицкое это дело. А то запыхалась, загонял он меня, скаженный, аж руки трясутся…

– Полно тебе! – вскинул обе руки Петрован, не сходя с крыльца, боясь, что ежели сойдет долу, то настырная Евдоха уговорит сечь петуху голову. – Ничего не надо! Никакой лапши! Я заскочил только показать Герасиму медальку. Должны бы дать ему, а вот, вишь, выдали мне. Ошибка вышла… Так что брось, брось, отпусти петуха.

– Дак ить праздник! Ваш, ветеранский! – продолжала тяжко дышать Евдоха. – Положено. Рази я б за ним зазря бегала б, сердце не дает ходу… По радиву небось одни марши…

– Оно верно, – согласно кивнул Петрован и оглядел сплошь синее небо. – Ноне, поди, на Красной площади парад был. Войска в золотых поясах, музыка в тыщу труб… Праздник! Но ты, Евдокия, погляди только: петух ить сам тоже праздник. Душа ликует на него глядеть. Ты только посмотри, какая красота! Это как же природа придумала такое?..

Евдоха с сомнением покосилась на кочета: верно ли красавец?

– А стать-то какая! Как держится, как глядит! Прямо маршал. Вылитый Георгий Константиныч! А ты его секачом хочешь… Какой же после того праздник? Да никакая лапша в рот не полезет…

– А подь ты!.. – отшвырнула секач Евдоха. – Хотела как лучше…

Она отпустила кочета, и тот, ступив на землю, не побежал стремглав, а, встряхнув свой строгий боевой мундир и как бы осуждающе покосившись на широкую лезгу капустного рубила, направился к пряслам твердой, размеренной поступью.

– Все! Отговорил! – возвратился довольный Петрован. – Какая к ляду лапша? И так закуску ставить некуда. Давай, служивый, под яишанку, а то, поди, вовсе остыла.

– Не-е, друг мой. Я – баста. Хватит, – отрицательно повел носом Герасим. – Пришел мой предел.

– Нескладно как-то получается… – поскреб за ухом Петрован.

– То-то же: хвороба придет, дак ноги сведет, а руки заедин свяжет… Весь тебе и склад…