Война

Но получать оружие никто не собирается. Разведчики суетятся, они поочередно раскрывают все ящики, выкладывают на пол две «мухи», несколько лент для ПКМ[7], гранаты и цинки[8] с патронами 5,45 мм. Все это они заталкивают в спортивную сумку, двое берут ее за ручки и бегом несут из казармы. В оружейке остаемся только я и Тимоха.

– Ты ничего не видел, – говорит он. – Понял?

– Да, – говорю я. На самом деле я ничего еще не понял и протягиваю ему журнал. – На, распишись, номера «мух» я после впишу.

Тимоха коротко бьет меня в челюсть, потом ногой в живот. Я сгибаюсь пополам.

– Придурок, – говорит Тимоха, – ты ничего не видел! Эти «мухи» спишешь на боевые. Знаешь как?

– Знаю, – мычу я в Тимохины берцы. Он ударил меня очень сильно, и я не могу разогнуться.

Они уходят. Отдышавшись, я переползаю за стол и открываю книгу выдачи оружия. Ищу пустые строчки за прошедшие дни. Нахожу одну и вписываю туда две украденные «мухи». Получается, что десятого февраля эти две «мухи» уехали в Чечню, вот и подпись Елина, он принял их. Куда они делись потом, никто допытываться не будет – может, выстрелили. Все равно завтра оружейку у меня будет принимать Смешной, а послезавтра, соответственно, – я у него.

На патроны и гранаты не обращаю внимания, закрываю книгу и выхожу из оружейки.

С патронами не сложилось. Когда Смешной с Харитоном потащили сумку в Моздок, они уперлись прямо в огромный живот Чака. Тот зажал их в углу «бабочки» – специальной штабной машины – и отметелил так, что те забыли, как их мамки звали.

Сильнее всего он бил Смешного, бил и орал:

– Ну ладно, это чмо – связист, но ты-то – разведчик! Почему ты мне попался, а? Ты что, охренел? А если бы здесь сейчас была комиссия из округа, ты бы и на командующего наткнулся? А если «чехи»? Как ты в разведрейд пойдешь? Как воевать будешь, полупидор?

Нас, связистов, даже начальство не держит за людей: рота связи четыреста двадцать девятого мотострелкового полка – самое задроченное подразделение во всем Северо-Кавказском военном округе. На нас можно возить воду, избивать сапогами, заставлять рожать деньги, ломать челюсти, пробивать нам головы табуретками – да мало ли чего веселого можно придумать! – мы только мычим и делаем, что приказано.

На гражданке, когда мне рассказывали про дедовщину, я думал, что так жить не смогу. Просто не выдержу. Ха! Да куда я на хрен денусь! Либо вешайся, либо в рыло получай – вот и весь выбор. Я теперь еще и не так могу…

И вот Харитон и Смешной сидят в штабе и пишут объяснительные.

Писанина эта никому не нужна, никто не собирается давать делу ход. Начнутся проверки, понаедет ФСБ, будет выяснять, как сумка с патронами оказалась у двух мудаков-солдат, непременно кого-нибудь понизят в должности, а то и посадят. Кому это надо? А так их просто изобьют, в казарме им еще добавят Тимоха с Боксером, на этом дело и закончится.

Разбитая морда куда лучше, чем двенадцать лет строгого режима.

Я прохожу мимо светящихся окон «бабочки». У Смешного лицо сильно помято, кровь сочится из губ и капает на объяснительную, он ее стирает рукавом. В углу стоит Чак. Я успеваю заметить все это мельком, прохожу мимо и иду в шишигу[9]. Сегодня я буду спать здесь.

Следующим вечером разведке все же удается продать «мухи» и еще одну сумку. Поздно ночью они возвращаются из Моздока с пакетом жратвы и выпивки. Кроме того, разведчики принесли большой кулек героина. В каптерке начинается веселье.

Меня вызывают туда и как соучастнику наливают сто граммов водки.

– Молодец! – говорит Тимоха. – Все грамотно сделал. Пей.

Тимоха уже ширнулся, его глаза постепенно стекленеют, он уже плохо видит меня. В каптерке горит свеча, на столе валяется закопченная ложка, Боксер сидит с перетянутой рукой и жгутом в зубах, Саня берет «контроль».

Я выпиваю. Противная водка местного разлива, купленная в кочегарке, ко всему прочему еще и теплая. Мне протягивают бутерброд со шпротиной. После этого на меня перестают обращать внимание, и, потоптавшись немного, я ухожу.

Тренчик, Зюзик и Осипов уже лежат в располаге, накрывшись одеялами. Мутный и Пинча где-то шарятся. Харитон – дневальный.

– Ну, чего там? – спрашивает Тренчик.

– Бухают, – отвечаю я. – Даже мне налили.

– Блин! – говорит близорукий Зюзик и щурит глаза. – Опять сегодня бить будут.

– Может, уйдем, а? – предлагает Тренчик. – Давайте уйдем?

Уйти, конечно, лучше всего, но для этого придется выйти в коридор, а там – разведка.

Мы дремлем до полуночи, прислушиваясь к разговорам в каптерке и просыпаясь каждый раз, когда там начинаются крики. Потом пьяная обдолбанная разведка вываливает в коридор.

– Связисты! – орет Боксер. У него совершенно стеклянные глаза и нетвердая походка. – Связисты! – орет он, заходя в расположение. – Подъем!

Он скидывает с кровати Зюзика и начинает его бить. Потом поднимает Осипова. Избиение продолжается.

Мы с Тренчиком лежим в темноте, накрывшись одеялами с головой, и смотрим на полоску света из коридора.