Война

Минаев в роте почти не появляется. Иногда он по несколько дней валяется пьяный в каптерке и мочится под себя, потом надолго пропадает. Нами командует старшина. Он хороший мужик и отличный командир. Иногда старшина остается ночевать в казарме, и тогда нас не бьют. С его появлением наша рота начинает жить более-менее полноценной жизнью.

Первым делом старшина явился на доклад к командиру полка. Полкан сильно удивился, узнав, что у него, оказывается, есть рота связи. И сразу же назначил нам наряд.

– Блин, – плачется по этому поводу Тренчик, – надо было уходить, пока про нас не знали. Теперь еще и нарядами задрочат.

Тут он прав. В день приезда нас поставили на довольствие, а потом попросту забыли. На разводы мы не выходили, и из жизни полка наша рота выпала. Никому не было дела до восьмерых солдат, которых избивают на втором этаже красной кирпичной казармы в городе Моздок-7. Мы запросто могли сбежать, и нас никто бы не хватился. Нас могли убить в этом полку, утащить ночью в Чечню или полностью вырезать в казарме – такое уже случалось, и никто не начал бы нас искать, не поинтересовался бы, где рота связи, не сообщил бы родным.

Я теперь почти все время дневальный. Разведка не хочет менять нас в наряде, и мы уже вторую неделю меняем сами себя, заступаем через день.

Вот и сейчас я стою около тумбочки и наблюдаю, как Витька моет пол. Когда он дойдет до колонны с выщерблиной, это будет как раз середина коридора, и мы с ним поменяемся местами – он встанет возле тумбочки, а я буду мыть пол.

В расположении пьет разведка. Раньше, если я дневалил и нельзя было свалить из казармы, я старался уйти от пьяных разведчиков в сортир. Садился на узкий неудобный подоконник и часами глядел на взлетку. Время от времени меня вызывали в расположение, били, я возвращался в туалет и снова садился на подоконник. Я мог просидеть так всю ночь. Когда слышал в коридоре шаги, запирался в кабинке – думал, что меня не найдут. Бывало, что и правда не находили. А если находили, то били прямо там, на очке. Один раз я решил не открывать дверь, тогда Боксер принес автомат, зарядил его холостым патроном, загнал в ствол шомпол и выстрелил сквозь дверцу кабинки над моей головой. Шомпол вошел в стену почти наполовину, и после того, как меня избили, мне пришлось его вытаскивать.

Но теперь я больше не прячусь в туалете. Я уже давно привык к звездюлям и знаю: если захотят избить, все равно изобьют, где бы я ни находился, в сортире или на соседней койке.

– Дневальный! – кричат из расположения.

Я срываюсь с места и бегу на крик.

Утром в казарму приходит Чак. Он сегодня дежурный по полку. Повезло, блин…

Когда я выхожу из оружейки, Чак держит за грудки Зеликмана и методично, словно маятник, бьет его спиной о стену. Зюзик преданно смотрит Чаку прямо в глаза, голова болтается, как у болванчика, кепка соскочила на пол.

– Чё у тебя за бардак такой в расположении, дежурный? – спрашивает он меня. – Почему дневальный спит на тумбочке, а? Не слышу!

Витька постоянно засыпает, склонившись на тумбочку; у нас – Тренчика, Андрюхи и меня – выработалось какое-то шестое чувство: мы успеваем продрать глаза, едва начальство ставит ногу на нижнюю ступеньку лестницы, и бодро орем ему в лицо, что «в отсутствие его не случилось ничего». У Витьки же такого инстинкта нет, и он просыпается только от удара.

Чак будит его, саданув под ребра, и, пока ошалелый Витька соображает, что к чему, ударяет ногой в пах. И так каждый день, раз за разом.

– Чего ж он все по яйцам да по яйцам, сука! – плачет потом Зюзик. От боли его лицо краснеет, он не может дышать и глотает воздух, как рыба. – Вот возьму и повешусь и напишу записку, что это он виноват! Гад! Когда ж это кончится-то, а?

Нам всем не хватает сна, мы спим урывками – в шишиге, ночью в наряде или в каморке под лестницей, если нам удается забраться туда незаметно и разведка нас не находит. Витьке хуже всех: он вообще не создан для армии, такой маленький, хилый, беззащитный. Недосып действует на него губительно – теперь он засыпает, стоя около тумбочки, и Чак все время бьет его в пах. Это стало уже своеобразным ритуалом.

– Пойдем со мной, дежурный, – говорит Чак и идет в туа лет.

За туалет я спокоен, там все чисто, мы с Витькой всю ночь очки пидарасили, так что мне ничего не грозит. И вправду, Чак остается доволен осмотром сортира. «Ну, сейчас он уйдет», – думаю я, но Чак неожиданно заворачивает в бытовку. Там на гладильной доске стоит маленький магнитофон-мыльница и лежит оставленная кем-то из разведки игрушка типа «Тетрис», они очень популярны у нас в полку.

– Что это такое, а? – орет Чак. Его и без того вылупленные глаза становятся совсем бешеными. – Я тебя спрашиваю, дежурный! – Огромной своей ручищей Чак смахивает магнитофон на пол. «Тетрис» он разбивает о мою голову.

Он бушует еще минут двадцать, но в конце концов уходит. Я собираю остатки игрушки. Блин, теперь разведка заставит меня рожать «Тетрис»! Никого не волнует, что Чак дубасил меня ею, как поленом, разбилась-то она об мою башку, значит, и проб лемы мои.