Война Алой и Белой розы. Крах Плантагенетов и воцарение Тюдоров

Маргарет прожила долгую и удивительную жизнь. В течение двадцати пяти лет она была графиней Солсбери и одной из двух женщин, которые в то время получили пэрство не по мужу. Еще совсем недавно она владела землями в семнадцати графствах и была одной из пяти самых богатых аристократок своего поколения. Теперь, в 67 лет – по меркам эпохи Тюдоров этот возраст считался глубокой старостью – она казалась современникам настолько древней старухой, что ей давали и 80, и 90 лет[2].

Как и многие обитатели Тауэра, Маргарет Поул была узницей. Два года назад она лишилась земель и титулов после того, как парламент издал акт, обвинявший ее в том, что она «сотворила и совершила различные многообразные, отвратительные и гнусные предательства» по отношению к своему двоюродному племяннику Генриху VIII. В чем конкретно заключалась ее измена, было не вполне ясно, так как преступления Маргарет перед короной носили очень общий характер. Во-первых, она была близкой родственницей короля, а во-вторых, с подозрением относилась к принятой им новой доктрине христианской веры, получившей популярность в Европе в последние двадцать лет. Именно по этим двум причинам вот уже полтора года она обитала в неприступной лондонской крепости, побеленная центральная башня которой ощетинилась пушками.

В тюрьме Маргарет жилось неплохо. Для аристократа XVI века тюрьма означала ограничение в перемещениях, которое смягчали сносные и даже роскошные условия. И она сделала все возможное, чтобы ее жизнь взаперти отвечала высочайшим стандартам. Она намеревалась отбывать заключение с комфортом, и, если условия ее не устраивали, Маргарет жаловалась[3]. До того как ее перевезли в Лондон, она провела год в Коудри-Хаусе в Западном Сассексе под надзором крайне сдержанного Уильяма Фицуильяма, графа Саутгемптона. Пылкое негодование, с которым Маргарет относилась к своему заключению, утомляли графа и его жену, и они были рады, когда ее увезли.

В Тауэре Маргарет могла писать письма родственникам, в ее распоряжении были слуги, ей подавались дорогостоящие кушанья. Ее дворянская гордость не страдала. Чуть раньше для нее наняли портного королевы Екатерины – он должен был сшить для Маргарет новый гардероб. И вот всего пару недель назад прибыло несколько вещей, заказанных и оплаченных самим королем. Генрих также прислал родственнице пару ночных рубашек, одну – отороченную мехом, вторую – из кипрского шелка, а кроме того, нижние юбки, чепцы, чулки, четыре пары обуви и пару новых домашних туфель. Всего за полгода на одежду для Маргарет потратили более 15 фунтов – в то время примерно столько простой работник зарабатывал за два года. Так что, когда прохладным пятничным утром Маргарет вышла во двор, она могла успокаивать себя тем, что встретит смерть в новых туфлях.

К казни готовились второпях. О том, что король приговорил ее к смерти, Маргарет узнала всего за несколько часов до того. Этого времени было ничтожно мало, чтобы пожилая дама могла душой и телом приготовиться к концу. В донесении, отправленном исключительно хорошо информированному о делах Англии послу Священной Римской империи Эсташу Шапюи, говорилось, что графиня «считала все это очень странным», так как понятия не имела ни о том, «в каком преступлении ее обвиняют, ни о том, как ее приговорили к казни». Какую именно угрозу слабая пожилая женщина могла представлять для такого могущественного и самонадеянного короля, как Генрих VIII, мало кто понимал.

Немногочисленные зеваки собрались посмотреть на казнь. Они окружили жалкую, совсем маленькую плаху, впопыхах поставленную на землю, а не поднятую, как это было принято, на эшафот. По свидетельству Шапюи, когда Маргарет подвели к плахе, она вручила душу Творцу и попросила присутствующих молиться за короля Генриха, королеву Екатерину, двухлетнего сына короля Эдуарда и за свою крестную дочь, двадцатипятилетнюю принцессу Марию. Но пока пожилая женщина обращалась к малочисленной толпе (Шапюи отмечал, что собралось около 150 человек, французский посол Шарль де Марийяк насчитал и того меньше), беспокойство вокруг нарастало. Ей велено было поторопиться и положить голову на небольшую деревянную колоду.