Война, блокада, я и другие…

Это был очень неудачный день. Дома нас ждала другая беда… Кастрюля с хлебом стояла на столе, а крыса сдвинула тяжелую чугунную сковородку, которой была накрыта кастрюля, и сожрала весь наш Хлеб. Маму это так потрясло, что с ней что-то случилось. Не раздеваясь, она опустилась на кушетку около стола и уставилась на кастрюльку. Потом как-то судорожно открыла рот, схватила воздух, и мне показалось, что она хотела что-то сказать, но не смогла. Я испугалась и начала трясти ее, что-то ей говорила, гладила ее, но она словно оцепенела. От страха я заревела, и мама очнулась, но как-то странно. Она плакала навзрыд, просила у меня прощения, ругала крысу и еще кого-то… Мне было очень жалко маму. Она все пыталась сорвать с головы бинты, и когда она с ними разделалась, я увидела толстые корки, ссадины и кровоподтеки. Волосы как-то странно были подстрижены лесенкой. Часть корок содралась вместе с бинтами, из них сочилась кровь. Я испугалась, обняла маму и стала ее успокаивать. Потом затопили буржуйку, попили кипяточку, обмыли маме раны и перевязали их разорванной простыней. Отдохнув, мама решила поймать ту злополучную крысу. Она осмотрела пол и углы, где могла быть нора, полезла в угол за печкой. Она разобрала сложенные там остатки дров и выкинула из-за печки сандалик и панаму брата. Вымела оттуда и бутылочку из-под духов. Наверное, маленький брат, играя, забросил все эти вещи за печку. Я подняла бутылочку, а в ней оказались кусочки печенья. И это тоже была проделка брата — затолкать-то затолкал печенье, а вынуть не смог и забросил ее за печь. Я показала ее маме. Страшно было смотреть, как нетерпеливо мама пыталась выколотить из достаточно узкого горлышка эти кусочки. Как она сердилась, что прилипшие к донышку бутылочки кусочки печенья не поддавались маминым усилиям. Она даже собиралась ее разбить. Наконец она догадалась налить туда теплой воды и, когда печенье размокло, разболтала все и дала мне выпить. В бутылочке еще сохранился стойкий запах духов, и печенье тоже пропиталось этим запахом. Во рту у меня тоже был запах духов. Но я была готова все время есть такие крошки, лишь бы их было побольше.

Я забралась в постель и затихла. Мама села караулить крысу. А я лежала и боялась дышать, чтобы не испугать ее. Это теперь я понимаю, какая бессмыслица таким способом ловить зверька. А тогда была жажда мести, неукротимый голод и надежда на «мясной суп». Но крыса так и не объявилась. Когда мама ушла на работу, я снова осталась одна со всеми своими проблемами.

Я не могу и не берусь объяснить, почему мама не отдала меня в детский сад или детский дом, под присмотр взрослых, и я осталась одна, если не считать соседей — бабушку Даниловну и ее внучку Зойку.

Редко наведывалась домой тетя Ксения — их родственница. Но они жили в своей комнате. Они часто звали меня к себе погреться, а бабушка брала меня с собой отоваривать карточки. Но я жила постоянной надеждой на мамин приход. Мама — это мама.

Как-то ночью дом здорово тряхнуло. Со звоном посыпались стекла, обваливалась штукатурка, что-то падало, сыпалось, гремело… От густой пыли ничего было не видно, и она лезла в рот, нос, глаза. Темнота еще больше обостряла страх. В комнате хозяйничал ветер. Из разбитого окна тянуло ледяным холодом. Страх сковал меня. Сердце снова шлепнулось в живот, обмерло, и там, в животе, стало очень холодно, словно его набили снегом. Я в ужасе спряталась под ворох одеял с головой, и что происходило со мной, не поддается описанию… За стеной кричали соседи, но что у них произошло, я не знала и не знала, что делать. Утром выяснилось — в конце коридора, между шкафом и дверью тети Ксении влетело что-то непонятное — то ли бомба, то ли снаряд. Я в этом не разбиралась. Странно, но эта «то ли» не взорвалась. Но очень пострадали комнаты соседей и коридор. Там была огромная гора завала — завалился потолок и балки.

Огромные, глубокие трещины были по всей квартире. Наша комната и кухня пострадали меньше. Но с выбитыми окном и дверью, обвалившимся потолком, грудой мусора на всем я одна не справилась бы никогда. Соседи перебрались ко мне, и мы вместе с тетей Ксенией привели комнату в какой-то порядок. Окно заделали дверцами от шкафа и заложили подушками и одеялом. Теперь мы спали втроем на одной кровати — я, Даниловна и Зойка. Зоя была школьница. Она была лет на 5–6 старше меня. Спали одетыми. Надевали на себя все теплое, что находилось в доме, и не разбирали, что чье. Но и это не спасало. К утру замерзала даже вода в ведре. Страшно было выбираться из-под одеяла. Зима оказалась тягучей и бесконечной.

А я снова и снова возвращаюсь к нерешенному вопросу: «Почему мама не отдала меня в детское учреждение?» Но если вспомнить, как мама отбивалась от докторов, которые хотели отправить меня в больницу после того, как я вернулась после неудачной эвакуации в июле 1941 г., вся изувеченная, после того, что с детьми случилось в Демянске и Лычкове, мама потеряла доверие к людям и больше не хотела и не решалась отдавать меня чужим людям, в чужие руки…