Война, блокада, я и другие…

Когда Эрик пришел в себя, он еле ворочал языком. Из бессвязного рассказа мы поняли, что, когда он шел из булочной, кто-то подкараулил его, избил, стал рвать на нем пальто и оторвал почти все пуговицы, выдернул из рукавов пальто резинку с варежками, где были карточки, забрал их и Хлеб и сбежал. Наверное, его кто-то выследил еще в магазине и точно знал, где Эрик спрятал Хлеб и карточки. Эрик рассказывал и плакал. Он боялся возвращаться домой весь избитый, без Хлеба и карточек, где умирала больная голодная бабушка, он не принесет ей спасительный кусочек Хлеба. Он и сам остался голодным. Но нам нечем было его накормить. Мы могли только напоить его кипятком. Потом я нашла у мамы коробку с разными пуговицами, и Зойка пришила их к пальто Эрика, где они были вырваны тем, кто отнял у него Хлеб и карточки. А тогда потеря карточек — это верная смерть, если нет никакой подкормки. Мне было очень жаль Эрика, но я ничем не могла ему помочь, ведь от жуткого голода я сама ела нитки. Голод — это очень страшно. Я до сих пор помню, как пахнет голод вместе с прокопченной дымом комнатой; морозом и инеем по углам, гарью и копотью от коптилки, дымом от буржуйки; запахом нечистого тела и одежды… Воды от снега едва-едва хватало для питья, и ни о каком мытье и стирке нечего было и думать, и о мытье пола тоже. Много ли снега могла я приносить домой… Когда его растопишь — получается две-три кружки. Это был первобытный образ жизни. И Эрик был одним из участников этой мучительной жизни. Нас таких в городе было, наверное, очень много, иначе не было бы столько покойников на улицах города. Не тащились бы вереницы санок и фанеры с мертвецами.

Эрик плакал. Мы с Зойкой успокаивали его, как могли. Мы даже хотели оставить его у нас переночевать. Но потом решили, что вдруг домой придет с работы тетя Вера и, не найдя Эрика, будет сходить с ума вместе с больной бабушкой. К вечеру я пошла проводить Эрика до его парадной. Да и надо было все же набрать хоть немного снега. Ведь это была моя обязанность. Зойка так решила, кто и чем будет заниматься…

Мы дошли до подъезда. Эрик жил не то на четвертом, не то на пятом этаже. Я побоялась идти с ним дальше, что не поднимусь до его квартиры. Я ему только сказал, что если ему трудно будет идти по лестнице, чтобы он поднимался на четвереньках. Ведь я и сама совсем недавно, увидев обезображенное тельце ребеночка, уползала от этого ужаса именно на четвереньках, так как меня совсем не держали ноги… Так что я могла сказать тогда Эрику? Больше я его никогда не видела. Когда мы вернулись из эвакуации, иногда заходили к тете Вере. Но Эрика там не было. Спросить про него я стеснялась и боялась расстроить тетю Веру, если Эрик погиб в блокаду. Может, именно тогда он так и не добрался до своей квартиры. А может, после войны он с другими мальчишками играл в других соседних дворах. Очень хочется на это надеяться…

Бабушка Даниловна

Наверное, общая беда делит нас на Людей и людишек. В одних раскрывается все самое лучшее и те качества, которые были спрятаны до поры до времени, а в других высвечивает самое гнусное. Но я вспомню о первых. Они сохранили в себе в то сложное время доброту, любовь и отзывчивость.

Бабушка Даниловна, наша соседка, до войны была ворчливой. Все время брюзжала и гоняла нас с Зойкой из кухни. Она заглядывала в свой кухонный стол и смотрела — не пропало ли у нее чего-нибудь. Она пересчитывала в вазе яблоки, стоявшие на столе. То ей казалось, что примус сильно горит и коптит, то кран плохо закрыт, то в уборной кто-то долго сидит, то свет в коридоре не выключили и пр. Я ее немного побаивалась, и все же мы с Зойкой могли делать ей мелкие пакости, как бы в отместку. Мы разливали кошачье молоко из блюдца, могли набрызгать около раковины, подвернуть огонь в примусе, чтобы он шипел и «чихал». Бабушка иногда шлепала нас мокрой тряпкой. Попадало за грязную обувь, за шум, который мы поднимали с Зойкой, что «мучили» кошку, мусорили и т. д. Но вот в войну бабушку словно подменили, особенно когда в конец коридора влетело что-то непонятное — то ли снаряд, то ли бомба. Эта штука разорваться не разорвалась, но неприятностей наделала много. Совсем нельзя было жить в комнатах тети Ксении и Зойкиной. Там завалило половину коридора, а в потолке была огромная дыра.