Война, блокада, я и другие…

Почти сразу выяснилось, что в нашем дворе совсем не было довоенных детей. Ни одного! В доме дети, конечно, были, но все они были позднего заселения, и я никого из них не знала. Двор опустел, осиротел и стал скучным и недоброжелательным, и я оказалась в родном дворе — чужая. Уже не было коллективных игр, как раньше. Стало откровенное разделение на девчонок и мальчишек, чего раньше не было. Раньше мы были все вместе, и злостно никто никого не обижал. После возвращения домой часто приходилось пробираться украдкой, так как новые мальчишки часто задирались, не пускали в парадную или пугали, спрятавшись в подъезде. А то поймают, свяжут руки за спиной и, тыкая палками в спину, гоняют по двору. Палки — это у них оружие. Они сами.. — разведчики. А я у них — шпионка. А то поставят к стенке и начинают «пытать» — бьют палками по рукам, ногам и куда попала…, а потом начинают расстреливать — кидаются камнями и орут: «Смерть шпионам!» Издевались, пока кто-нибудь из взрослых не разгонял этих ловцов шпионов. И откуда они только взялись, эти издеватели! Мало им было войны… Идиоты! Навешают на себя чужие ордена и медали и корчат из себя героев. А настоящие герои бродят по улицам — кто слепой, кто без рук, кто на костылях. А другие и вообще без обеих ног сидят на маленьких тележках с маленькими колесиками, отталкиваясь от земли палками и другими разными приспособлениями. Таких почему-то называли, да и до сих пор называют «танкистами». Может, потому, что их тележки очень громыхают по мостовым. И не только после войны, но даже сейчас приходится видеть, как эти орденоносные, настоящие герои войны просят милостыню. Я каждый день езжу в школу из Суйды в Гатчину на поезде и постоянно вижу, как вереницы военных калек передвигаются по вагонам и просят о помощи. Кто-то из них поет жалобные песни, кто-то читает стихи о «проклятой войне»; кто-то играет на губной гармошке, а кто-то на настоящей. В ход идет все — гитары, балалайки и даже расчески. Многих из них сопровождают дети, особенно слепых и безруких. Неужели наша страна так жестоко несправедлива и неблагодарна этим людям, защитившим ее и всех нас от вражьей силы!? Ведь в силу своих увечий они не могут заработать себе на жизнь. Когда-то военврач госпиталя тетя Аня поддерживала в своих раненых уверенность, что у них все сложится хорошо. Думаю, она их не обманывала. Да и в школах нас учат тому, что наша страна — самая справедливая и заботливая во всем мире. Учат! А на самом деле? Так почему эти искалеченные войной защитники страны брошены на произвол судьбы? Сейчас многим плохо, и это понятно после такой-то бойни. Но мы-то с руками, ногами, с глазами… А им-то каково! Неужели они завоевали себе именно такую жизнь, какой они теперь живут? Ведь не по своей воле они не могут жить другой, более благополучной жизнью. Ведь это самое настоящее издевательство! Кто ответит? Кто поможет понять эту жестокость и несправедливость к собственным защитникам? Пройдя маленьким ребенком через войну, блокаду, госпиталь, дороги войны, я действительно «стала малолетнею старухой, все видела, все знала, все могла…». И теперь, вольно или невольно, прихожу к выводу, что живем-то мы все по Маяковскому: «Кому бублик, а кому дырка от бублика». Сейчас я — пионервожатая в третьем классе. Чудная малышня, любознательная. Задают тьму вопросов. Как на них отвечать, если я даже себе самой не могу ответить на мучающие меня вопросы. Врать им, что мы самые счастливые и справедливые? Что это и есть счастье и справедливость, когда наши изувеченные войной защитники стали побирушками?

Сложная и непонятная эта наша жизнь. 16 лет — много это или мало для того, чтобы в ней разбираться? Как-то в вагоне зашел разговор о просящих подаяние калеках. Много чего наговорили по этому поводу. Я сказала, что мне их жалко, и услышала в ответ: «Не думай об этом, живи проще. Живи как живется». Но война не дает мне покоя, и моя память вклинивается в тексты не всегда, где надо. Все, что смущает мою Душу, просится на бумагу, перебивая стройность мысли. Да и мои нелирические отступления тесно переплетаются с прошлым и настоящим…

Итак, мы вернулись домой…

Квартира была закрыта с тех пор, как мы уехали. Там никто не жил. Дом считался аварийным, и нас долго не прописывали в нашу пустующую квартиру. Тетя Ксения с Зоей жили теперь в доме напротив, на пятом этаже. Они приютили нас на время. Мы жили у них на кухне. Спали на плите. Как и раньше, мы с Зойкой с замиранием сердца рассматривали красочные открытки в альбомах у тети Ксении. Играли в блошки. Тетя Ксения стала мягче, приветливее и терпимее к нашим шалостям. Вот только по-прежнему, как до войны, она все писала и писала свои конспекты по истории ВКП(б), и эта неотвратимая обязанность приводила меня к непонятному страху.