Война богов

Тройное эхо отражает гром.

И, видя, что взбесилась вся природа,

Бормочут люди: "Скверная погода?"

Уверенный в могуществе своем,

Заранее победу торжествуя,

Готовился Христос петь "Аллилуйя!"

Не тут-то было! В кавардаке том,

Напоминавшем хаос первозданный,

Противники приблизились к нему;

Он не успел заметить их сквозь тьму

Уже Юпитер, гневом обуянный,

За шиворот схватить его хотел...

Спаситель побледнел и оробел.

К отцу спешит вернуться горемычный

Воитель наш; нет силы и следа.

Приняв опять ягненка вид обычный,

Заблеял он от горя и стыда.

Уж если вождь сам в бегство обратился

Понятно отступление бойцов.

Лишь Гавриил, когда б здесь очутился,

Остановил бы наших беглецов.

Увы, он задержался, как мы знаем,

И пылом был иным обуреваем.

Валькирии, не ведая того,

Упрочили отцово торжество.

Помчался разъяренный победитель,

Одним прыжком легко перескочил

Ров, окружавший Троицы обитель,

Затем ограду рая сокрушил

И скинии палатку повалил.

О стыд! О грех! Язычники сначала

Колотят все Господства и Начала,

Все девять знатных ангельских чинов.

Повержены Престолы - что за страсти!

Побеждены на этот раз и Власти,

Дождались даже Силы тумаков...

С охраной Троицы, однако же, нет сладу:

Одной рукой держась за балюстраду,

От наседавших на алтарь врагов

Другой рукою стражи отбивались.

Язычники хитрее оказались:

Швыряться стали... Знаете ли, чем?

Кудрявых Херувимов головами,

Которые витали в этом храме.

Охрана разбегается... Затем

В алтарь они пробрались, к духам тем,

Что день и ночь горят, неугасимы,

Задули их... Прощайте, Серафимы!

Увы, погас сиянья ореол...

На голубя кидается орел.

С бедняжкою расправился он круто,

И клочьями летел по ветру пух,

И мне Святой сам признавался дух,

Что здорово он струсил той минутой.

Волк Фенрис - тот, оскалив зубы люто,

Схватил ягненка, словно воробья.

"Тебя едят? Попробую и я!"

Божественные кости захрустели...

А Один на Марию кинул взор

(О бедная! Глаза бы не глядели!)

Кощунственную руку он простер

И выругался. - "Девка миловидна!

Красотка, эй! По праву ты моя.

Напрасно прикрываешься, тая

То, что у вас зовется "место стыдно"".

Бледнея, сходит с трона Бог-отец.

Решил удрать он, на худой конец.

Но за рукав схватил его Юпитер,

И бороду холеную рванул...

"Не рвите! О, не рвите! Караул!

Послушайте! - (слезу Всевышний вытер)

Поистине, я этим алтарем

Не дорожу: ведь мало проку в нем.

И ладан весь отдам без сожаленья,

Лишь бороду не трогайте мою!"

Но враг, смеясь, без всякого стесненья

За клоком клок рвал бороду сию...

При виде святотатственного дела

Отчаяние всеми овладело.

В молчании, повергнутые ниц,

Ждут гибели уныло горемыки.

Вдруг раздались восторженные крики.

Да что случилось? Тучен, краснолиц,

Является монах. Его фигура

Знакома всем: на темени-тонзура,

Веревка вместо пояса. Несли,

Пыхтя, его шесть ангелов с земли.

Монах сей был (я думаю, вам ясно?)

Святой Приап. Он молвил громогласно:

"Довольно драться! Эй вы, дурачье!

Вас люди рассудили. Хорошо ли

Иль плохо - это дело не мое.

Язычники, смиритесь поневоле!

Принес я императорский указ:

Вас упразднили, вот и весь вам сказ.

Соперникам немедля уступите

Наследство их, законное вполне.

Конец войне! Вы верить не хотите?

Взглянувши вниз, поверите вы мне".

Он не солгал. Уже по всей стране

Указ, им принесенный, выполняли:

Языческие храмы разрушали,

Влачили их жрецов по мостовой

И все добро у них конфисковали,

А статуи богов уничтожали.

Многоголосый раздавался вой:

"Воздвигнем крест! Юпитера - долой!"

Что делать! Видно, надо покориться.

Приходится с добычей распроститься

И Одину, и волку, и орлу...

Так не было дано свершиться злу.

Сзывает Один воинов брюзгливо

И шествует на север горделиво.

Юпитера могучая рука,

Что дергала, преступна и дерзка,

За бороду творца, вдруг ослабела,

Разжалась, опустилась, помертвела...

И, присмирев, зубами скрежеща,

Языческие боги отступают.

От ярости бессильной трепеща,

Они с Олимпа кубарем слетают.

Так кончилась великая война.

Она святых порядком измотала.

И снова долгожданная настала

В небесном Шарантоне тишина.

А смертные глядят на небо бодро

И говорят друг другу: "Нынче в?дро".

ЭПИЛОГ

Конец мира и конец поэмы

Я сердцем чист, душа моя правдива,

О братие! Лишь то я описал,

Что Дух святой мне лично рассказал;

Он нрав богов обрисовал на диво.

Прощай, святых блаженная семья!

Вас рассадил по райским кущам я

И в дольний мир опять спешу, счастливый.

Что ж вижу я? О горе, о позор!

О Суламифь, дщерь набожная Рима,

Французами когда-то столь любима,

В опале ты, и с некоторых пор

Грустит Сион... Тебе наперекор

Соперниц возрастают домоганья.

Внезапно воротившись из изгнанья,

Они за храмом воздвигают храм.

Кощунственный курится фимиам

На алтарях, воздвигнутых ехидно

В твоих церквах - ты приютила их!

Увы, уже на улицах не видно

Крестов твоих, хоругвей дорогих

И певчих, разукрашенных цветами,

Чьих голосов далеко слышен звук,

И машущих кадильницами рук,

И ларчиков серебряных с мощами.

Разбили медь твоих колоколов,

Столь звучную, столь громкую доселе,

Разбили тамбурины и свирели,

Торжественный уже не слышен зов...

Приблизилось предсказанное время,

День светопреставленья наступил.

Дало ростки антихристово семя,

Всех праведных нечистый совратил.

Чтоб нравиться французскому народу,