Война. Часть 1

Сорвав со спины заплечный мешок, Оля бросает на землю два мешочка с песком на ремешках, доставая из него пучок верёвочных вязок. Затем разворачивает тела, лежащих поперёк тропы казаков, спиной друг другу и, начиная со старшего, отработанным до автоматизма движениями, намертво приматывает его правую кисть к левой и их вместе к щиколотке его левой ноги, хрустнувшей хрящами от выворачивания назад к ягодице. Ту же операцию, только с правой ногой, она проделывает над уже начинающим шевелиться Василием, встаёт на ноги, в её руке сверкает лунным золотом лезвие узкого финского ножа.

Девушка, задрав старшему казаку на спине гимнастёрку, суёт за оттянутый пояс финку и рывком к себе разрезает сзади его шаровары вдоль бедра до подколенной ямки. Затем, надавив за ушами, Оля разжимает казаку рот и сует в него мешочек, двойной ремешок которого обхватив голову уже затягивается на коротко стриженном затылке, превращаясь в импровизированный кляп. От треска разрезаемой на заду материи молодой окончательно приходит в себя.

— Ты чего это, девка, задумала? — с трудом выдавливает из себя слова Василий, выворачивая шею и ощущая ветерок на заголившимся заду, — не смей…

Нож, брошенный девушкой, оцарапав ему ухо, входит по рукоятку в податливую почву.

— Цыц, — поднятая финка замелькала перед глазами казака, — я здесь задаю вопросы. Где Чаганов?

— Какой Чаганов?

— Тот самый, чей партбилет ты только что нашёл! — Оля поднимает с земли красную книжицу и подносит её к глазам Василия.

— А, этот мертвяк, — зачастил он, проглатывая слова, — так мы его в лагере снесли, там он… ты не думай, это не мы его… он сам себя взорвал гранатой… многих он япошек положил вокруг… а мы уж потом подошли… люди подневольные, сказали тащить, мы тащим.

— Где лагерь? — остриё ножа замерло в сантиметре от его шеи.

— Здесь недалече, с полверсты будет…

— На сопке? — холодная сталь коснулась нежной кожи казака.

— … нет, с той стороны в роще, озерцо тама небольшое у Богомольной горки… энта тропинка прямо к ему выведет…

— Сколько человек лагерь охраняет? Какое у них оружие? — вопросы девушки сыплются без перерыва, не давая Василию перевести дух.

— …Взвод японский десять коней, тридцать штыков, три пулемёта, — с подобострастием начинает докладывать он, — наших четверо: атаман Семёнов, адъютант его Мищенко и мы с Петровичем…. дальше, начальник БРЭМа капитан Накамура…. ещё недавно прибыл какой-то немец и десять корейских носильщиков. Всё, кажись.

— Как звать-то тебя, казак? — Оля, приняв решение, переводит взгляд на фосфоресцирующие стрелки своих наручных часов.

— Василием кличут…. я много чего интересного об их рассказать могу… слышь, не губи, нет на мне вашей крови….

— И мыслей таких не было, живи себе на здоровье, — девушка поднимает с земли кожаный мешочек, — лежи тут тихо с товарищем, придут за вами скоро. Спросят, скажешь, что пошла товарища Чаганова вызволять. Да, на всякий случай я гранату между вами привязала, будете дёргаться — на воздух взлетите. А теперь рот открой… Вот и умница!

Кляп плотно затыкает рот, ремешок растягивает щёки.

— Мищенко, говоришь? Не может быть… — Оля выпрямляется, суёт финку в ножны, в её правой руке тускло сверкает револьвер, и беззвучно исчезает в темноте.

* * * «Тук-тук-тук…. застучало сердце… больно-то как… как будто кто-то раскалённым прутом ковыряется под ключицей».

Открываю глаза, лежу на траве рядом с обломившейся вертикальной стойкой палатки, брезентовый полог, едва не касается моего лица. Земля сотрясается от далёких взрывов, с неба доносится непрерывный самолётный гул, а совсем рядом короткие пулемётные очереди перемежаются одиночными винтовочными хлопками.

— Что, очухался, краснопузый? — сильная рука отводит в сторону брезентовый занавес и на сцене на фоне утреннего неба появляется толстая усатая морда в папахе, шипящая голосом атамана Семёнова. — Живой он, господин капитан.

— Атаман, вы отвечаете за Чаганова, — командует невидимый с небольшим японским акцентом, — а вы, господин Штольце, тоже будьте рядом. Красные начали штурм наших позиций на севере и юге, рядом появились диверсанты, их снайперы обстреливают лагерь, так что будьте осторожны. Я получил приказ об эвакуации, вы, господа, не дожидаясь нас немедля на конях выступаете к переправе.

Скребя зубами и помогая левой рукой раненой правой, подношу их к голове: «Надо скорее унять эту нестерпимую боль чтобы опять не потерять сознание». В последний раз это случилось, когда два казака тащили меня из могилы, грубо схватив за руки.

— Не советую идти к переправе, господин Семёнов, — сбоку раздался, судя по сильному немецкому акценту, хриплый голос Штольце, — русские уже полчаса её бомбят, и вообще, шум боя быстро смещается в западном направлении, как бы вскоре мы не оказались в окружении. Поэтому я бы советовал выдвигаться к реке по кратчайшему пути и поторопиться.

«А ружейная стрельба усиливается, однако… сколько же здесь диверсантов собралось»?

— Господин атаман, — слышится низкий голос с южнорусским выговором, — уходить надо. Обходят нас…