Война Фрэнси

Однажды вечером в начале марта Джо сказал мне, что волнуется из-за того, что с ним случилось в тот день. В Богушовице он должен был встретиться со связным, но не смог, потому что в последний момент вместо него отправили другого рабочего. Чтобы не терять времени, Джо попросил его передать записку и деньги связному, а если они разминутся, то не приносить их обратно в гетто. В этом случае пачку денег нужно было оставить в груде железнодорожных шпал, уложенных рядом с пилой. Вечером Джо к своему ужасу узнал, что они не только разминулись, но рабочий, вопреки просьбе Джо, вернулся с деньгами в гетто и попытался под покровом ночи спрятать их в рулон жалюзи для затемнения. Одна редкая крыса из чешских жандармов стояла на другой стороне темной улицы и видела, что произошло. Она донесла в Kommandantur. Через несколько минут в барак ворвались эсэсовцы, сразу же направились к окну, угрожали всем заключенным репрессиями и забрали того рабочего. В записке было сказано только одно: «Джо из хижины», но не было сомнений в том, что рано или поздно рабочий назовет полное имя Джо.

Выбора не было, и на другой день пришлось, как обычно, пойти на работу. Но через несколько часов наш друг, работавший дежурным в жандармерии, пришел сказать мне, что Джо арестовывают. Жандарм уже отправился за ним, чтобы доставить в Kommandantur. Если повезет, то я смогу увидеть Джо, когда его поведут по улицам гетто, но дело, по-видимому, безнадежное. Я кинулась к воротам и увидела, как по дороге идет Джо, он был прикован наручниками к жандарму. Внезапно я вспомнила о гадалке и задрожала от страха. Казалось, будто за ночь Джо постарел на десять лет. Он был бледен и, увидев меня, сразу сказал, что надежды нет.

Я пыталась подбодрить его и умоляла не втягивать в это христианского друга, ведь они не знают его имени. На это он ответил, что боится и не уверен, сможет ли выдержать пытки на допросе. Позже я узнала, что именно так все и произошло, но помимо связного он раскрыл эсэсовцам еще одно имя. Через несколько дней Джо отправили в «Малую крепость», тюрьму строгого режима недалеко от Терезина.

Напряжение последних лет наконец-то взяло свое. Мне было очень жаль Джо, но в то же время я была зла на него. Я чувствовала себя виноватой перед женами еще десяти мужчин, которые были скомпрометированы из-за связи с моим мужем.

Друзья сплотились вокруг, пытаясь поддержать меня морально. Вава, кузина Джо и моя подруга, попыталась включить меня в список «защищенных» кого-то из юденрата. Окольными путями, без моего личного участия и встречи с этим джентльменом, ей это удалось. Она была хорошей знакомой раввина, который в те дни был главой Совета. Благодаря Ваве я официально стала частью его семьи.

Поскольку я не могла жить в нашей хижине одна, ко мне подселили двух соседок. Одна из них была возлюбленной молодого пианиста и композитора Гидеона Кляйна. Я снова впала в странное и беспокойное настроение, почти разрушающее оставшееся у меня чувство безопасности, одновременно желая и страшась перемен. Пока шла программа по обустройству, притеснений было немного, но прибытие все новых заключенных изменило национальный состав гетто и его население вновь увеличилось.

Друзья навещали меня каждый день. Чаще других приходили доктор В. и Ф. О. — хорошие приятели и бывшие клиенты Джо. Они проверяли, есть ли у меня еда и «защищали от волков». Я не сразу поняла, что на самом деле они следили друг за другом, потому что обоих в Праге ждали невесты, и каждый из них подозревал, что у другого на мой счет есть неподобающие планы. Приударить за женой друга, который сидит в тюрьме, даже в гетто было табу. Очевидно, никто не думал, что мне хватит здравого смысла, чтобы позаботиться о себе.

В то время Гидеон Кляйн занимался постановкой оперы «Кармен» с благословения и при помощи Kommandant, который отдал ему под репетиции спортивный зал. Вместе с девушкой Гидеона я несколько раз бывала на репетициях, и это не просто забыть. Учитывая все сложности, ставить оперу в гетто равносильно чуду.

Чуть ранее еще один интересный человек вошел в наш ближний круг. Это был известный чешский писатель, которому отвели отдельную каморку в нашем бараке и в качестве особого исключения позволили жить с его старым другом. Ему не только отдали весь его багаж, но и целый книжный шкаф. Он позволил мне брать у него книги, и я прочла много произведений Достоевского. Самое большое впечатление произвел на меня роман «Записки из Мертвого дома», сравнительно небольшая книга о сибирском тюремном лагере. Я заметила там столько сходства с нашим положением! И мы потом еще долго обсуждали, кто у кого чему научился.