Война Фрэнси

На работе у меня был еще один защитник. Чешский жандарм Карел, брат того жандарма, который арестовал Джо. Карел давно знал Джо как друга и помощника. Теперь Карел решил, что его долг — присматривать за мной, то есть подкармливать меня во время дежурства. Он заходил в помещение, где я работала, грубо подзывал к себе, уводил в комнату охраны и запирал там с пакетом бутербродов и маринадов, приготовленных его матерью. Через пятнадцать минут он приводил меня назад и строго наказывал работать усерднее.

Однажды он принес мне маленькую скомканную записку от Джо, где тот писал, что он здоров и любит меня. Карел сказал, что Джо теперь водит грузовики, которые доставляют в крепость уголь, и что если мне повезет, то как-нибудь я смогу увидеть его: из окна комнаты охраны просматривался небольшой участок дороги. Грузовики проезжали мимо, но так быстро, что я даже не знаю, видела ли я Джо или нет. На всякий случай я махала каждой машине.

Весной появились упорные слухи о том, что к нам едет комиссия Международного комитета Красного Креста. На смену комманданту Бургеру пришел австриец Рам, который лучше понимал, насколько важно представить этой комиссии образец гуманитарной организации. Детям в приюте заранее сказали, что если к ним придут Kommandant с комиссией, то они должны будут воскликнуть: «Дядя Рам! Опять шоколад!»

Но успех от этих внушений был весьма сомнительным, ведь было в гетто одно печально известное место, в котором невозможно было навести порядок. Психиатрическая больница. Никакая краска или белоснежные простыни не могли скрыть опустошение в глазах заключенных.

Нацистов это волновало, а еще их волновал тот факт, что население гетто вновь перевалило за 40 000 человек. Они решили отправить три поезда по 2500 человек в каждом с интервалом в два дня. Начать решили 15 мая. В списки попали детский дом, психиатрическая больница и те молодые люди, которых сочли возможными нарушителями спокойствия.

Я тоже оказалась в списках. Оставшиеся у меня друзья дергали за все возможные ниточки, но быстро выяснили, что меня депортируют по особому приказу Kommandantur — в качестве ответной меры на то, что Джо нарушил правила гетто. Таких, как я, было еще трое: две жены, чьи мужья были втянуты в это дело, и четырехлетний сын одной из них.

Доктор Мурмельстайн до последнего пытался нас вытащить, но 18 мая нам, с третьей партией заключенных, велели приготовиться к отъезду и явиться в Hamburger Kaserne с вещами и номерами. Пока юденрат подводил заявленные 2500 человек, нас укрыли в комнате, выходившей окнами на поезд, что стоял на станции и ждал отправления. В нас теплилась надежда, что если план будет выполнен, то эсэсовцы милосердно забудут о нас, и весь день мы наблюдали, как в поезд, заполняя один вагон для скота за другим, загружают людей, а потом запирают и опечатывают двери. В 5:45 заполнили последний вагон.

Затаив дыхание, мы надеялись, что поезд сейчас тронется, но тут услышали в коридоре шум и отчетливые крики.

Дверь распахнулась.

— Это еще кто?

— Они проходят по специальным приказам Kommandant, — ответил доктор Мурмельстайн, — только женщины и ребенок.

— Ты что, за идиота меня держишь? Raus! Raus![22] В поезд, быстро! Saujuden.[23]

Они открыли последний вагон и буквально закинули в него сначала нас, а следом и наши пожитки. Двери захлопнулись, и поезд отправился, унося 2504 человека.

Глава 15

Внутри было темно. Понадобилось какое-то время для того, чтобы глаза привыкли и я начала различать очертания людей. Было так тесно, что пришлось сидеть, притянув ноги к груди. В нашем вагоне ехали заключенные из бараков для стариков, и многие из них были больны и очень напуганы.

Мы вчетвером сжались у двери, там же, где упали, и тихо плакали. Терезин не был раем на земле, но в тот момент нам казалось иначе. Мне было тяжелее всех, потому что я чувствовала, что их депортация лежит на моей совести. Мне было ужасно жаль всех нас, но больше всего я жалела малыша, сжавшегося у матери на руках.

То были мои последние в жизни полные отчаяния слезы, хотя на протяжении войны я часто плакала. По краям вагона были решетчатые окна, а в углу стояли два ведра. Одно — туалет, а во втором была вода. Для восьмидесяти двух собранных вместе человек они оба были слишком малы. Через пару часов мы попытались упорядочить царивший вокруг нас хаос.

На рассвете поезд ненадолго остановился. Дверь слегка приоткрылась и содержимое одного ведра выплеснули на рельсы, а второе охранники вновь наполнили водой. Затем были еще две остановки, но зловоние, жажда и стоны стали почти невыносимыми. Я думала о родителях. Они тоже прошли через все это. Но потом я вспомнила, что кто-то из Transportleitung[24] рассказывал, что их везли на пассажирском поезде, и им даже достались места у окна. Это немного успокоило меня, и, что бы ни ждало меня впереди, я заранее смирилась с этим.